этот располагается не внутри литературной критики, но внутри философии и методологии.
И нужно сказать, что в этом своем содержании и значении поворот этот и до сих пор совершенно не продуман и не понят. Не «усвоен» и нами – не только не ассимилирован, но даже и не принят во внимание современной психологической мыслью. В уяснении действительного – методологического и философского – смысла этого поворота и в демонстрации его исключительного значения для современной – прежде всего практической – психологии я и вижу пафос своего выступления, этого опыта чтения Выготского.
Итак, «секрет» допускает «разгадку» – в принципе полную и рациональную разгадку, допускает или даже: предполагает свое «разоблачение» и «требует» его (отсюда, как сказал бы К. Левин, его особый «характер требования», то беспокойство, которое от него исходит). И, вместе с тем, «секрет» всегда – нечто такое, что, будучи понято, по сути, перестает существовать, существовать в качестве такового – «секрета», в качестве чего-то «непонятного», загадочного, закрытого для рационального сознания. Понимание «секрета» упраздняет его «реальность»; понятый или «раскрытый» секрет как таковой уже не существует. Существует же теперь – как некая «позитивность» понимания – его «разгадка», некий позитивный, лишенный «характера требования», обращенности к нам, «вопрошания», ясный и прозрачный для рационального сознания, ему «соразмерный» смысл.
«Секрет» – это то, что содержит или, наоборот, что «держит», на чем «держится» всякий детектив – обычный, «нормальный» детектив, который всегда содержит загадку, с самого начала уже имеющую или предполагающую свою разгадку или известный – и именно рациональный – «ответ». И тут оказываются справедливыми слова про напускаемый автором «туман» и про «покров тайны», который он до поры до времени набрасывает на происходящее, про «таинственность и непонятность», которые являются только литературным «приемом» или «техникой» (запомним это ключевое слово, к которому мы еще вернемся), являются элементом особой хитрости, или «уловки» – почти в буквальном смысле, – с помощью которой автор «улавливает» нас и на протяжении многих страниц удерживает «при» своем тексте, не позволяя нам от него оторваться.
Но в конце концов мы всегда хлопаем себя по лбу: «ах, вот оно, оказывается, в чем дело!», и все вдруг становится ясным и обозримым. Если что теперь и непонятно, то только то, как это автору удавалось так долго держать нас в состоянии непонимания, в напряжении, так долго «водить нас за нос» и «морочить нам голову». Как это мы раньше не догадались, в чем дело, не смогли разгадать. Такое понимание «тайны» предполагает и соответствующий способ чтения и понимания текста – с установкой на раскрытие «тайны» как на ее «разоблачение», «развенчивание», то есть – с установкой на ее устранение в качестве таковой: «понимание» тайны в этом случае означает по сути дела всегда замещение ее неким другим, позитивным рациональным смыслом, дающим ее разгадку и тем самым ее уничтожающим.
Тут я на некоторое время оторвусь от текста Выготского.
Не правда ли, есть что-то очень знакомое в этой, характерной для традиционного литературоведения, концепции «понимания»? Где-то мы уже встречали ее в психологии.
Действительно, не таково ли то же психоаналитическое «понимание»?
Разве «понять», скажем, сновидение не означается тут (что бы ни говорилось при этом в высокой психоаналитической теории об «иррациональной» природе бессознательного, манифестирующего себя в сновидении, и о соответствующих «механизмах» образования сновидения, в терминах, положим, так называемых «первичных процессов», которые сами, как мы сейчас прекрасно понимаем, суть только рационально объективированные, «спроецированные» – говоря на языке самого психоанализа – типичные случаи синтагматических связей поверхностного плана самих текстов рассказов сновидений, есть только своего рода «поэтика» текстов сновидений), – разве «понять сновидение» не означает для психоаналитика – ортодоксального, фрейдовского психоаналитика (хотя, честно говоря, хотел бы я услышать от кого-нибудь – и не только по поводу психоанализа вообще, включая и лакановский психоанализ, но и вообще по поводу психотерапии, по поводу каких бы то ни было форм психопрактик – хоть что-то членораздельное и, главное: реализуемое на деле, в работе толкования, о каком-то ином способе «понимания»!), – разве «понять» не означает тут именно заместить (выстраиваемым в ходе анализа, в ходе толкования) текстом интерпретации исходный «текст» сновидения!? Разве интерпретация не есть тут всегда своего рода «перевод» на «язык» рационального сознания исходного – «таинственного и непонятного» – «иррационального» рассказа о сновидении?
Рассказа, который уже и сам, надо было бы заметить, не только не совпадает с
