Вчера Вы говорили о том, что в культурно-историческом подходе нет никакого, выдерживающего критику, «представления об истории» и даже – что в ней нет и не может быть места для собственно «исторического». Вы при этом никак не отнеслись к тому представлению об «истории», которое у Выготского все-таки было, ничего о нем не сказали, никак его, пусть критически, не разобрали. И, насколько я помню, в своем сегодняшнем выступлении Вы обещали как раз ко всему этому вернуться и все это прояснить.
Точно так же Вы обещали вернуться к разговору о методологических представлениях об истории Г.П. Щедровицкого и М. Фуко, которых вчера Вы только слегка коснулись. Но сегодня не было этого обещанного продолжения. Это во-первых.
А во-вторых, – уже в своем сегодняшнем выступлении – Вы сказали, что у Выготского в его «Гамлете» помимо филологического есть еще особое, собственно «психологическое» – не «психологистическое», как Вы это подчеркивали, но именно «психологическое» – чтение шекспировской трагедии. Мне осталось непонятным, что это значит? Что делает подход Выготского собственно «психологическим»? И чем этот собственно «психологический» подход отличается от «психологистического»?
А.П.: Спасибо. Попробую ответить на Ваши вопросы. Вы правы: я не выполнил данные вчера обещания. В силу изменения сюжета сегодняшнего выступления, о чем я сказал вначале, я отказался от продолжения того разговора об «истории», об «историческом», который затеял вчера. По крайней мере – в явном виде. Хотя, скажем, все то, что я говорил сегодня о феномене «поступка» – по сути дела есть продолжение разговора об «историческом», поскольку «поступок», как я отмечал сегодня, – это феномен в существе своем «исторический». Мне хотелось ответить на критические выпады в мой адрес, прозвучавшие вчера, и я решил радикально изменить сюжет, а тем самым, по необходимости, – и тематическое содержание сегодняшнего выступления. И по крупному счету, мне кажется, это было правильное решение. Оно позволило мне сделать выступление более конкретным и «локальным» и тем довести до конца хотя бы одну – основную – линию рассуждения. За счет того, правда, на что Вы справедливо указываете, что намечавшиеся прежде линии и ходы оказались при этом «усеченными». Надеюсь, когда-нибудь мне еще представится возможность их развернуть.
Второй Ваш вопрос представляется мне исключительно важным и принципиальным, касающимся самого существа того, о чем я сегодня говорил.
Что делает ранние работы Выготского имеющими все-таки отношение к психологии? И почему я говорю, что при этом в них Выготскому удается избежать психологизма? Психологизма, свойственного и современной Выготскому, и нынешней психологии. Психологизма, которым нередко грешат и последующие, собственно психологические, работы самого Выготского.
«Психологизм» – в соответствии с традиционным образом психологии как «объясняющей» дисциплины – начинается там, где исследователь пытается дать тому, что изучает, некое объектное, причинное, объясняющее представление.
И хочу повторить то, что сказал по этому поводу вчера: строго говоря, в психологии и сегодня нет никакой другой парадигмы, кроме объясняющей и детерминистической – в прежнем, традиционном, то есть по существу – естественнонаучном смысле, нет никакой серьезной – всерьез продуманной и основательно развернутой – альтернативы все той же методологии классического естествознания.
В этом смысле в ранних работах – в частности и прежде всего в «Гамлете» – Выготский ни в коем случае не «психологист»; здесь он не ищет причинного объяснения трагедии в терминах так понимаемой – то есть естественнонаучной – психологии. Здесь он не пытается апеллировать к научной психологии того времени, к уже существующей психологии, не пытается внешним образом «заимствовать» из нее соответствующие, уже готовые, объяснительные представления и свести к ним (или, что то же, из них «вывести») реальность трагедии. Что он, казалось бы, должен был делать, не будучи, как вы помните, по образованию психологом, и что, скажем, делал в своих работах по анализу искусства тот же Эйзенштейн. И на первый взгляд тут даже как будто бы парадокс: «непсихолог» Эйзенштейн в своих работах по анализу искусства – даже в анализе собственного творчества – оказывается в большей степени «психологом» и – коль скоро он ориентируется при этом на современную ему научную психологию (прежде всего – на гештальтпсихологию), но также и на психоанализ (главным образом – ортодоксальный, фрейдовский психоанализ) – он с неизбежностью оказывается также и в гораздо большей степени психологистом, нежели Выготский. Даже – Выготский более поздних его работ: «Психологии искусства» и работ по психологии творчества актера. Даже уже будучи психологом по профессии, Выготский
