условия возможности для рождения нового опыта мысли, мысли ближайшим образом – читателя, и: опыта – нового, но тем самым и через него – в со-бытии коммуникации с читателем – также и опыта его собственной, декартовой мысли. Именно так – я не оговорился, – а не наоборот!
Рассуждение Декарта – только все тот же «сценарий», то есть текст, «сценирующий» (прямо по слову Бахтина) событие мысли – в коммуникации – читающего этот текст.
То есть если это и «описание», то не «описание опыта», но «описание для опыта», описание, создающее условия для нового опыта мысли. Или: если это и «описание опыта», то такое описание, которое позволяет «извлечь» этот опыт как опыт мысли, то есть – как дающий место другой, новой – моей, читающего это «описание», мысли – и через событие этой, новой мысли. То есть если это рассуждение и «описание», то не в каком-нибудь другом, но только в смысле «символического описания» по Флоренскому.
Итак: текст рассуждений Декарта – это особый инструмент, «выделанный» Декартом для того, чтобы создать возможность – в коммуникации с читателем этого текста (текста, который как таковой сам – через и внутри этого чтения впервые и возникает), читателем, которого этот текст еще должен встретить, найти (быть может: «в ином столетии»!), – в этом отношении текст этот подобен записке в бутылке, брошенной в море, то есть и тут все то же: «имеющий уши да услышит!» – текст рассуждений – это инструмент (хотя, быть может, осмотрительней было бы говорить тут более нейтрально: «то, что открывает возможность», «дает место») «извлечения опыта» мысли, вот теперь уже – его, декартовой мысли. И снова: через рождение нового опыта мысли.
«Нового» – должно означать тут: не просто отсутствовавшего в прежнем опыте или даже невыводимого из него, но – такого, который в прежнем опыте был принципиально невозможен и, с точки зрения этого опыта, немыслим!
И он оказывается возможным, далее, только при том, что вместе с ним – в том же акте, или событии, мысли – конституируется, устанавливается и абсолютно новый «субъект» этого опыта. И важно понять, что именно он, этот новый субъект опыта, и имеется в виду в формуле cogito этим словом «ergo».
Ergo в декартовской формуле cogito, стало быть, – это вовсе не наше обыденное «Я», это вовсе не субъект нашего обыденного опыта, нашего обыденного сознания. Это, стало быть, – вовсе не то, что имеет в виду какая бы то ни было эмпирическая психология, не то, что она вообще только и может иметь в виду.
Это нечто, лежащее «по ту сторону» некой точки «перелома», «катастрофы» – не только «субъекта» даже и поля его опыта, но – мира, бытия. «По ту сторону» – не в смысле «перехода» в другой, но наряду с прежним где-то уже существующий «параллельный» мир, но в смысле «выхода» – как говорит в одном месте Мераб Константинович – в «мир, где еще ничего не случилось» и который сам не предшествует этим событиям, или точнее: этому событию рождения мысли и мыслящего. Опять же, не важно, как мы этого нового субъекта будем называть: «когитальным», «трансцендентальным» или, положим, «виртуальным» субъектом – тем более, что непонятно еще, какой смысл мы должны вкладывать сегодня в каждое из этих понятий. Важно то, что речь тут должна идти о субъекте, который конституируется вместе и внутри самого когитального опыта, то есть опыта «абсолютно несомненно существующего», – о субъекте, для которого этот опыт только и возможен. И с этим как раз и связана мысль Декарта, что опыт встречи с несомненно существующим, с подлинной реальностью, опыт истины и возможен только для другого, отличного от обычного нашего – для нового, пробужденного сознания, возможен, стало быть, лишь для того, кто «очнулся», восстал из того «обморока сознания», которым является наше обычное дневное, так называемое «бодрствующее» сознание, возможен только для того, кто переходит в это самое «третье место», «третье состояние».
(Председательствующий выразительно указывает на исчерпанность времени, отведенного на выступление.)
Что ж, тогда оставшиеся точки моего движения придется действительно лишь обозначить, тем более что некоторые из них я уже имел случай в других местах и по другим поводам проговаривать развернуто. Кое-что я даже пропущу, чтобы иметь возможность остановиться еще буквально на двух-трех вещах.
Нередко сейчас вспоминают слова Мераба Константиновича – очень красивые слова, – сказанные им как-то о мысли, что «мысль – это то, что дает место другой мысли». При этом, правда, почему-то никогда не договаривают эту фразу Мераба Константиновича до конца, в котором, быть может, и было все дело. «Мысль, стало быть, – говорил Мераб Константинович, – это то, что дает место другой мысли… – а дальше он выдерживал небольшую паузу и заканчивал фразу совершенно невероятным образом:…тем, – продолжал он, – что делает эту мысль абсолютно невозможной!» Дать место мысли, стало
