Декарта – она и тут оказывается в каком-то смысле «предельной» по своей чистоте и ясности – и пытается показать, как декартовская мысль рождается каждый раз «в» или «из» некоторой конкретной жизненной ситуации, из некоего всегда уникального здесь-и-теперь. Ситуации, настоятельно и неотложно требующей ответа, ситуации, от которой нельзя уклониться и которая не оставляет возможности отложить отклик, чтобы, положим, как-то к этому отклику «подготовиться».
Ситуация, кстати, родственная тем, в которых должен действовать практический психолог или психотерапевт, который в отличие от академического исследователя не может себе позволить отложить свое действие, положим, до тех пор, пока не выполнит необходимого для организации этого действия «исследования» и соответствующих «проектных разработок» или хотя бы обстоятельного размышления, и который, тем более, не может себе позволить вообще не отвечать на вызов ситуации, на обращение, исходящее в этой ситуации от Другого, – который не может не действовать, и действовать здесь-и-теперь. Действовать, наконец, предельно точно и полно отвечая – со-ответствуя – всей неповторимости, уникальности ситуации: своего присутствия перед другим и здесь-и-теперь!
Этой ситуации никогда прежде ни с ним, ни с кем другим не было, и из всего, что до того с ним или с кем-то другим было, «вывести» ее невозможно – невозможно заранее наперед ее «вообразить» и к ней «подготовиться», «вооружить» себя для действия в этой ситуации – ни прямо, ни косвенно: ни в смысле какого-то конкретного способа действия или по крайней мере адекватной «стратегии» действия, ни даже в смысле выработки у себя необходимых для успешного действия в этой ситуации качеств или развития каких-то определенных «способностей». «Не готовиться, но быть готовым!» – что-то вроде этой известной восточной формулы.
Так вот, вслед за Декартом и на примере его же, Декарта, собственной мысли Мераб Константинович пытается показать, что мысль – это всегда абсолютно конкретный отклик на каждый раз уникальную ситуацию, причем отклик – здесь-и-теперь.
С одной только, но решающей оговоркой, с одной решающей и непростой для понимания тонкостью, попытка ухватить которую как будто бы с неизбежностью ведет к «порочному кругу».
То, на что тут в ситуации откликается мысль, и даже само «видение» или понимание ситуации, которому мысль пытается со-ответствовать, – оно само, конечно же, не «предшествует» – как нечто наличное – этому на нее ответу, не предшествует мысли, но только уже внутри и через мысль, через этот «ответ», впервые и устанавливается!
Это кажется чем-то «противным» всякому рациональному пониманию, абсолютно невозможным, немыслимым, парализующим ум, недопустимой в нем ошибкой – «паралогизмом» разума, сказал бы Кант, – «отвечать» ведь, казалось бы, можно лишь на то, что уже существует – до и независимо от этого ответа, – что уже налично.
То же можно сказать и иначе. Мысль – это конкретный и здесь-и-теперь отклик на уникальную ситуацию. Но, опять же, парадоксальным образом – напомню недавний разговор о Мишеле Фуко, о его не менее парадоксальной на первый взгляд идее «истории настоящего», или «генеалогии», – мысль это есть отклик не на текущее и преходящее в ситуации как таковое, но – на «настоящее» – в смысле Фуко, – то есть как раз на непреходящее, или «вечное», – как говорит Фуко вслед за Бодлером, – в ситуации, в преходящем.
Теперь же, с учетом только что сказанного, следовало бы добавить: отклик на «настоящее», которое само этим «на него» откликом, то есть – мыслью, – впервые как таковое и «вы-слушивается», «при-водится к» существованию или, как говорил Мераб Константинович: «в» существование (хотя, быть может, лучше всего было бы говорить: «к присутствию»).
Мысль есть всегда такой отклик на ситуацию, который достигает непреходящего, что значит – реальности.
Конечно же, понятие «непреходящего», или «вечного», – как, впрочем, и все другие понятия, включая и понятие «реальности», – должны быть при этом введены заново: не просто даже прежний смысл их должен быть изменен, но самая их возможность должна быть восстановлена заново на новом основании. Поскольку в прежнем понимании они оказываются полностью лишенными смысла.
Положим, «вечное» нельзя уже представлять себе как пребывающую где-то, всегда себе равную вещь, – положим, как нечто, существующее вне времени или имеющее бесконечную длительность. Поскольку «вечное», или лучше все-таки: «непреходящее», парадоксальным образом оказывается не просто совместимым, но существенно, внутренне сопряженным с ситуативностью, незаместимостью, неповторимостью, уникальностью – с со-бытийностью самого «настоящего», равно как и откликающейся на него и его «вы-слушивающей», позволяющей ему установиться, исполниться, с-быться –
