продемонстрировав произвольность принятых психоанализом представлений о норме, выставить и утвердить в противовес им, как имеющие не меньшее право на существование, альтернативные представления – такие, в рамках которых как самые гомосексуальные отношения и формы интимной жизни, так и соответствующая душевная и телесная конституция человека выступали бы и признавались бы (и со стороны их носителей, и со стороны общества) в качестве нормальных, таких же «нормальных» («good as you» – как иногда «расшифровывают» самое английское слово gay»), как и общепризнанные в качестве таковых (и научно обоснованные, то есть: утвержденные и оправданные в качестве таковых, положим, тем же психоанализом) гетеросексуальные ориентации и отношения.
Вообще говоря, тип обоснования – как «аномальности», так и, напротив, «нормальности» гомосексуальности – сам по себе в данном случае неважен. Он может быть, конечно, совершенно отличным как от психоаналитического, так и, наоборот, от того, который применяет в полемике с психоанализом тот же Фернандес.
И случай психоанализа интересен и важен тут потому, что на его примере можно продемонстрировать – как мы это и увидим, обратившись к чтению Фуко, – одну чрезвычайно важную для психологов вещь: реальную «встроенность» в аппараты и механизмы власти, «ангажированность» властью «даже» – это «даже» тут приходится брать в выразительные кавычки, поскольку в действительности именно они-то и оказываются прежде всего ангажированными! – даже тех форм психологии и психопрактик, которые по своему самосознанию и по видимости, внушаемой ими вовне, являются, казалось бы, радикально противостоящими власти и ее механизмам, «борющимися» с ними, являются «революционными», а не «консервативными» (прошу прощения за эти, быть может, у кого-то вызывающие аллергию слова), – это во-первых; ну и, во-вторых, потому, что именно с ним, с психоанализом, оказываются соотнесенными те «альтернативные» – и столь характерные, опять же, для самых, казалось бы, радикальных «контр-культурных» движений в современном обществе – представления о «норме», которые, как выходит на поверку, по крупному счету не только не являются действительной альтернативой прежним представлениям, но, напротив, как и они, – сколь бы это ни казалось невероятным! – оказываются также «встроенными» в существующие стратегии власти, оказываются только способами и средствами, с помощью которых власть может более эффективно эти свои стратегии осуществлять.
Повторяю, в данном случае неважно, какие основания выставляются для доказательства «равноправия» гетеро– и гомосексуальности, для признания «нормальными» так называемых «отклоняющихся» форм поведения. Важно другое.
Важно, во-первых, – на что нацелено это доказательство, что, собственно, при этом защищается и отстаивается в своих правах, в праве на существование.
А нацелено это доказательство «равноправия» – на отстаивание права на существование уже наличных, массово существующих форм жизни и отношений.
Или, быть может, даже – «права на существование» тех форм жизни, которые выгодно культивировать и индуцировать различным силам в обществе, – выгодно в силу тех или иных, как правило, скрываемых, необъявляемых интересов: экономических (ибо с этим связана, как, скажем, с наркоманией, целая «индустрия» – «подпольная», «теневая», как у нас говорят, и даже, в значительной мере, криминальная, – «индустрия удовольствий», в которой «крутятся» немалые, если не сказать: огромные, деньги), политических, идеологических и т. д.
Уже тут следовало бы сказать: выгодно «властным силам», ибо власть, как мы сегодня понимаем, это всегда – нечто более широкое, нежели власть явная, тем паче официальная, чем та или иная группировка, стоящая у власти – в обычном, опять же, смысле. Явная власть сплошь и рядом является только прикрытием, маскирующим действительное положение дел. Причем, опять же, вопреки расхожим и выгодным для власти представлениям о ней.
И именно тут пролегает чрезвычайно важная и наиболее трудно ухватываемая пониманием граница между современным пониманием власти (в частности – или, быть может даже, прежде всего, – настойчиво проводимым Фуко) и привычным и понятным нам «марксистским» пониманием. Которое характерно, стало быть, – в чем убеждает разбираемый случай – отнюдь не только для марксизма и марксистов. Которое оказывается глубоко «въевшейся» в нас и трудно рефлексируемой идеей.
Мифологемой, понятное дело, – тем самым, опять же, марксовым «желтым логарифмом сознания», продуцирование которого только следует представлять себе теперь иначе, сложнее, чем это делал Маркс, – не в терминах, положим, «борьбы классов», но скорее в терминах – тотальных и тотально распределенных в обществе, или диффузных, как говорит Фуко, и к тому же: не или без-
