механизмы индуцирования и взращивания, внедрения и пестования этих форм жизни человека (включая и так называемые «отклоняющиеся»!) и через культивирование соответствующей психической и даже соматической, собственно телесной, организации, конституции человека! Причем пресловутая «идея подавления» сама входит, оказывается включенной в состав этих механизмов власти и также индуцируется (или, по крайней мере, ассимилируется) самой властью!
Все решительно восстает против этой, как может показаться, нарочито «переворачивающей все с ног на голову» мысли Фуко – мысли, очевидным и вызывающим образом противоречащей несомненным фактам и реалиям жизни!
Разве мы не знаем, как совсем еще недавно даже просто прямой, «вслух» разговор о сексуальности и связанных с нею темах и проблемах – и не только об «отклонениях» и «извращениях», но вообще об этой стороне жизни – был абсолютно невозможен? Разве мы не помним тотального и самого жесткого преследования тех же гомосексуалов, целых кампаний по борьбе с этим «злом»? Разве мы забыли времена, когда анонимного доноса, зачастую откровенного навета, клеветы и даже одного только подозрения оказывалось достаточно не только для публичной травли человека, но и для его уголовного преследования? Ибо ведь совсем еще недавно гомосексуальность считалась не просто «отклонением» и «аномалией» – в нейтральном, положим, собственно клиническом смысле, – но и «моральным злом» и даже уголовно наказуемым «преступлением». Человек, обвиненный в гомосексуализме, мог провести годы в лагерях – чего стоит хотя бы история того же Сергея Параджанова! И если подобное можно было проделывать по отношению к такому – известному на весь мир – человеку, то что и говорить о многих и многих безвестных жертвах.
И разве, наконец, судьба не только того же «извращенца» Пазолини, фильмы которого не могли появиться на наших экранах, но и самого Фуко, книги которого у нас не переводились и даже в научных библиотеках лежали в «спецхране», – и все это не только из-за содержания, но также и из-за специфической одиозности самих этих фигур, – разве все это не доказывает «гипотезу подавления» и не опровергает тезис Фуко?!
Можно подумать, что Фуко только в очередной раз хочет во что бы то ни стало эпатировать публику, привлечь к себе внимание, снова сказать «нечто этакое», чтобы поразить того же обывателя, что все это не просто «несерьезно», но есть откровенная спекуляция на характерной как раз для обывателя жажде дешевой сенсации и к тому же, быть может, чрезвычайно опасная для нас нравственная и идеологическая – наверняка «заказанная» какими-нибудь тайными врагами, нашими и всего человечества, – диверсия.
Но дадим, наконец, заговорить самому Фуко. Я воспользуюсь выдержками из его работ, вошедших в сборник «Воля к истине», который был подготовлен к семидесятилетию со дня рождения Фуко Светланой Табачниковой и выпущен издательством «Касталь» в 1996 году.
Я ограничусь только теми фрагментами, в которых, быть может, наиболее выпукло представлена линия рассуждений Фуко, связанная с критикой «человека желания» и с обсуждением проблемы «нормы», с одной стороны, и с идеей «генеалогии», «генеалогического анализа» – с другой.
Конечно, чтение вырванных из контекста, и без того не легких для понимания текстов Фуко потребует, особенно поначалу, некоторого усилия и терпения, можно сказать: «кредита доверия» к автору; однако я думаю, что в конце концов даже и в этом случае можно получить удовольствие от следования за этой – редкой по силе, внутреннему драматизму и красоте – мыслью. Начнем с небольшого фрагмента из первого тома нашумевшей «Истории сексуальности».
«…Диспозитив сексуальности, – пишет Фуко, – следует мыслить, отправляясь от современных ему техник власти».
Едва начав читать Фуко, мы вынуждены остановиться. Первыми же словами Фуко оказываются эти странные для нашего уха слова: «диспозитив сексуальности». Что такое «диспозитив»?
Готовя перевод книги Фуко, мы долго ломали голову над тем, как передать это слово «диспозитив» по-русски. Я чуть было не сказал: это «французское слово», но ведь во французском языке – в тех контекстах и с тем значением, которое придает этому слову Фуко, – оно не встречается. В этом новом значении до Фуко его вообще не было.
Иными словами, слово это – по крайней мере, в семантическом отношении – и для французского языка является «неологизмом», причем довольно странным, режущим «слух», и слух не только неискушенного обывателя, но и самого что ни на есть рафинированного интеллектуала. Семантически слово это для французского уха не просто даже новое, но «дикое», «неправильное», опять же: «ненормальное». Во всяком случае, в том употреблении, которое придает ему Фуко, слово «диспозитив» и сейчас, по сути дела, – «чужое» для нормального французского
