языка.
В нем оно употребляется, как правило, в достаточно специальных контекстах и имеет, соответственно, весьма узкие значения. Оно может означать, например, «особую часть или раздел судебного приговора», или, скажем, «боевые порядки в нападении и обороне», или еще: «размещение или расположение различных элементов на сцене».
В наиболее общем смысле «диспозитив» означает «способ расположения частей внутри какого-либо механизма», его «устройство»; поэтому (кстати, как и в русском языке) оно может означать также и самый механизм – в смысле «устройства». «Устройство», или «приспособление», или «средство» – это всегда нечто, служащее «для того, чтобы», то есть – нечто, выполняющее определенную «инструментальную функцию», «назначение» внутри того или иного действия.
«Диспозитив», должно быть, и следовало бы переводить – по его первому и основному у Фуко смыслу – как «устройство», или «механизм», или «аппарат» (что и делают некоторые переводчики). Следовало бы, – если бы при этом, однако, мы не лишались возможности передавать одним и тем же словом также и другие – помимо первого – смыслы и тончайшие контекстные смысловые «обертоны» понятия «диспозитив» у Фуко. А у Фуко на этом подчас строится тонкая и важная смысловая игра. Не можем же мы делать это потому, что «вторые», «третьи», «энные» смыслы, смысловые «обертоны» русских эквивалентов слова «диспозитив» и самого этого слова во французском языке уже сильно расходятся.
Что, впрочем, и понятно, поскольку, принимая любой из этих русских эквивалентов, мы уже довольно далеко уходим от исходного значения, диктуемого самой морфологией этого (пришедшего из латыни) слова. Буквально – не этимологически даже (если иметь в виду реальную, историческую этимологию соответствующего французского слова в различных его значениях), но именно «морфологически» – слово «дис-позит-ив» должно было бы по-русски транскрибироваться как «рас-полож-…» – до этого места еще куда ни шло, но вот дальше начинаются проблемы, ибо соответствующий «морфологический диспозитив» (позволим себе эту игру) французского слова не позволяет продолжить начатое нами его переписывание в духе естественного для русского языка «рас-полож-ен-ия» (хотя это слово и схватывает некоторые из значений французского слова), а то продолжение, которое как раз должно было бы отразить важный оттенок инструментальности – что-то вроде: «рас-положи-тель» (хотя и оно далеко от точного соответствия), – совершенно дико и глухо для русского уха.
Поэтому мы решили, в конце концов, отказаться от поиска единого русского эквивалента слову «диспозитив», равно как и от другого (также бытующего среди переводчиков) варианта, когда в зависимости от контекста одно и то же французское слово «диспозитив» передается различными русскими словами или даже целыми выражениями, – и просто транскрибировать в русском переводе самое это французское слово, что в сравнении со вторым вариантом, благодаря сохранению одного и того же слова в различных контекстах его употребления у Фуко, позволяет читателю (внимательному и серьезному, предпринимающему работу понимания читателю) развернуть – через прослеживание и «собирание» различных контекстных употреблений этого понятия – нечто вроде известного в психологии «процесса образования искусственного понятия». Конечно, тех немногих отрывков, которыми я воспользуюсь, совершенно недостаточно для выполнения такой работы. Честно говоря, я не уверен, что для этого было бы достаточно даже и всего первого тома «Истории сексуальности», то есть, можно сказать, всего, что написано Фуко об этом «диспозитиве сексуальности» и с использованием этого понятия. Как это ни странно, Фуко действительно использует это понятие, по сути дела, в пределах только первого тома. Уже во втором томе (правда – отделенном от первого большим временным промежутком и написанном уже внутри совершенно другого, отличного от первоначального, общего плана работы) это, казалось бы, ключевое для Фуко в его анализе сексуальности понятие практически не употребляется.
В принципе, со стороны заключенной в понятии «диспозитива» идеи «инструментальности» понятие это должно быть близким и понятным психологам, воспитанным в духе идей культурно-исторической психологии.
С этой стороны «диспозитив сексуальности» есть не что иное, как та или другая, исторически складывающаяся, закрепляемая в культуре (в том числе, как мы говорили, и в соответствующей культуре, или культурах, психической деятельности) и в разного рода социальных институтах совокупность средств и способов… – до сих пор все так, как мы привыкли говорить, все понятно, но вот дальше в прочитанной фразе Фуко идут слова, маркирующие принципиальный водораздел между мыслью Фуко – самым «нервом» этой мысли, самой сутью его понимания сексуальности со стороны
