ангажированности властью, и не отталкивало нас сегодня.
Но как бы – на словах отмежевываясь от этого – не оказаться на деле (пример чему – тот же психоанализ) – отдаем мы себе в этом отчет или нет – только «теснее» встроенными в тотальные стратегии этой самой власти, работающими на нее!
Чтобы не попасть в эту ловушку, необходимо «бодрствование» мысли, вновь и вновь возобновляемая в ее анализах работа мысли над собой – работа, пример которой – своей мыслью, своим делом – и дает нам Мишель Фуко.
Философия техники Хайдеггера и критика современной психотехники [141]
В рамках данной работы реализуется понимание «критики», которое, вслед за Фуко, можно было бы назвать «генеалогическим». «Генеалогическая критика», по сути своей, является радикальной альтернативой классической «трансцендентальной» критике кантовского типа. «Трансцендентальная» критика нацелена на выявление «трансцендентальных» (относящихся к конституции «трансцендентального субъекта») условий возможности анализируемых – исторических – форм мышления и практики (положим – форм мышления и практики, которые реализуются в психологии и в разного рода психопрактиках, в частности – в психотерапии); при этом она понимает свое дело как установление границ, которые мысль не может и, стало быть, не должна переступать, дабы вообще оставаться «мыслью», не переставать быть формой «рациональности». В отличие от этого «генеалогическая критика», напротив, с самого начала установлена на то, чтобы через особый «археологический» анализ, позволяющий проследить «происхождение» анализируемых феноменов и, тем самым, продемонстрировать их историческую «природу», через «разоблачение» их «генеалогии» раскрыть возможность для мысли и действия быть иными. Генеалогическая критика пытается вывести мысль из-под всякого извне ее определения. Тем самым, она означает не столько уже даже радикальный пересмотр границ мысли в их конкретном «положении» (содержании), сколько – пересмотр самого понимания мысли, задаваемого, по сути, самим ходом трансцендентальной критики; она означает постановку под вопрос самой идеи «границ» применительно к мысли.
Причем в отличие от современных форм деконструктивного анализа (в духе Дерриды), установка генеалогической критики на раскрытие для мысли возможности быть иной касается не столько уже подлежащих анализу форм мысли и действия, сколько – и прежде всего – самой ведущей этот анализ и выполняющей эту критику мысли, – касается, стало быть, не столько научно- предметной и практико-технической мысли (в данном случае – психологической и психотехнической), сколько – мысли собственно методологической и философской. В случае генеалогической критики именно эта, методологическая и философская мысль пытается извлечь из «археологической» деконструкции научно- предметных и практико-технических форм мысли и действия импульс, способный ее саму привести в движение, вывести из равенства себе и раскрыть для нее возможность собственных анаморфоз, что только и позволяло бы ей достигать со-ответствия современной – всегда новой и уникальной – ситуации и, тем самым, быть мыслью (в новом, задаваемом самой генеалогической критикой понимании мысли), – быть мыслью, которой генеалогическая критика – впервые – и открывает дорогу, которую она и приводит к присутствию, к жизни.
Еще Выготский указывал на решающее значение философии психотехники (и шире: философии практики) для поиска пути к конкретной практической психологии человека. По мысли создателя культурно-исторического подхода, именно (психо)технику (и шире: «практику») эта психология должна «поставить во главу угла» своего – «косвенного» – метода изучения человека. Выготский прозорливо замечал, что создание философии техники – задача несоизмеримо более трудная (но и важная), нежели разработка собственно научно-технической (то есть «психотехнической») теории техники. История современной психологии со всей очевидностью демонстрирует справедливость этих слов.
Именно в последние десятилетия (в последние годы – и в нашей стране) сложилась и интенсивно развивается новая парадигма психологии, которую в противовес «естественнонаучной» можно было бы назвать (собственно, так она сама себя и именует) «психотехнической» парадигмой. Для нее характерен не только совершенно особый тип теории, но и совершенно особое отношение между теорией и практикой: теория выступает здесь в качестве особого «органа» отправления и развития практики, получая, в свою очередь, уникальную возможность развиваться через извлечение опыта этой практики. В силу чего эту психологию можно считать действительно «практической» – в отличие от «прикладной», каковой, в лучшем случае, может быть (что бы она сама при этом ни говорила) психология, развертываемая в рамках естественнонаучной парадигмы
