занимало. Важен лишь голод. Насыщение. Я стал похож на тех, кого и сам боюсь. Не называй меня человеком. Я зверь. И больше не живу в мире, где люди сидят вокруг телевизора, а им показывают вещи, которые им якобы нужны. Мне нужна еда. И когти, чтобы эту еду добыть, и зубы, чтобы ее разгрызть.
Это ее единственный шанс. Через мгновение Тио устанет и утратит к ней всякий интерес.
— Повторяю: я собираюсь убить Балора. Ты мне поможешь или нет?
— Именно так мыслят звери. Ты сейчас прикидываешь: хищник я или жертва? Лезу ли я тебе в пасть или сам разеваю свою?
— Твоя племянница…
Тио вытаскивает вилы из земли и глядит на Клэр сквозь железные зубья.
— Я разеваю пасть.
Глава 61
Мириам знает, что ее держат в подвале, но не знает, где именно. Комната двадцать шагов в длину и двадцать в ширину. Бетонные стены. Когда идет дождь, через щель в углу сочится вода. Пол в том месте покрылся плесенью. Свет проникает сквозь единственное окошко, заложенное стеклоблоками.
Сначала ее просто держали взаперти. Но так продолжалось недолго. Мириам ковыряла стеклоблоки, пока один ноготь не сломался, а второй не отвалился вовсе. Потом скинула на пол матрас и успела четырежды ударить столбиком кровати в окно. По стеклоблоку пошли трещины. Но тут в комнату ворвались двое ликанов. Ее повалили на пол и начали учить уму-разуму — у них это так называется.
Но пленница ничему не желала учиться и яростно сопротивлялась. Одному охраннику она прокусила глаз, а другому размозжила локтем гортань. Тогда ее стали приковывать к кровати. Сначала только руки. Однако после того как она ухитрилась ногой сломать кому-то нос, и щиколотки тоже. Теперь Мириам лежит на постели, распятая в виде буквы «Х».
Она билась изо всех сил, пока наручники до крови не изодрали кожу. А потом к ней стали приходить мужчины. По очереди. Учили ее уму-разуму. Шли месяцы. Мириам превратилась в дыру, в которую постоянно тыкали ножом.
Сейчас бедной женщине кажется, что тело ее сжалось и усохло. Она уже не плюет в обидчиков, не кричит. Глаза сухие, зато пролежни постоянно мокнут. Кормят ее через соломинку и с ложки. Нужду она справляет в судно. Мириам больше не дергается и, безучастно уставившись в потолок, лежит неподвижно, как труп. Иногда в углу громко пищит мышь, сверху скрипят чьи-то шаги, вибрируют трубы. Больше ничего не происходит. Мириам думает о том, что творится за пределами серых, покрытых плесенью стен. Нужно сбежать, выбраться отсюда, от этого зависит ее жизнь. Гораздо проще думать о будущем, чем вспоминать прошлое. В прошлом притаились тени дочери и мужа.
Кто-то заходит в комнату, но Мириам не поворачивает головы. Она чувствует запах одеколона: этот человек всегда обильно душится, будто пытается замаскировать вонь. А еще она слышит чавканье — он жует жвачку. Пак наклоняется над своей жертвой и принюхивается. Мириам невидящими глазами смотрит в потолок.
Щуплый блондин поднимает и отпускает ее руку. Ту самую, на которой отрезал два пальца. Чтобы поквитаться. Это случилось больше месяца назад. Тогда Пак включил утюг, достал пару садовых ножниц и принялся громко щелкать ими. Когда утюг зашипел и забулькал, а оранжевая лампочка погасла, он схватил пленницу за руку и отрезал ей пальцы. Сначала один, потом другой. После чего прижал к обрубкам раскаленное железо. Кровь зашипела, запахло горелой плотью. Теперь рана уже зажила, но остались ярко-красные шрамы.
Пак снова берет ее за руку и засовывает в рот большой палец. Посасывает, прикусывает. Мириам лежит неподвижно. Хотя больше всего на свете ей хочется закричать и отстраниться.
— Это только начало, — говорит Пак, шевеля окровавленными губами.
