расставались с оружием. Однако встречались и такие вот ребята, вроде Робби, идеалисты, мирные собиратели. Они хотели лишь жить себе спокойно, никому не мешая, а не воевать со всем человечеством.
Робби достал бутылку виски, и они вместе выпили из жестяных кружек. Потом, глядя в огонь, долго разглагольствовали о прошлом. В разговоре всплыл Балор. Робби его однажды видел. На собрании на ярмарке в Сейлеме. Балор раздавал присутствующим еду, а затем взобрался на сцену и принялся с религиозным пылом рассказывать о новой стране. Это их страна, так он говорил. И она будет расти и шириться.
Еще через несколько миль Роксана уже с трудом крутит педали.
— Ноги болят, — жалуется она.
Солнце опустилось ниже и скрылось за облаками, стало темнее. Клэр хочется сказать: терпи и не останавливайся. Она мечтает оказаться как можно дальше от свежей могилы, от того города, который забрал у нее Мэтью. Но Клэр знает: придется сделать привал, причем скоро. Пора искать место для ночлега. Будь девушка одна — ехала бы без передышки, пока ноги не отказали бы или шины не лопнули. Ведь ей плевать куда, лишь бы крутить педали, потеть и хоть на время отвлечься, забыть о своем горе. Но сейчас она не одна, нужно думать и о Роксане.
— Теперь у меня не только ноги, у меня еще и попа болит, — снова жалуется малышка.
В четверти мили от дороги они находят заброшенную ферму, прячут за домом велосипеды и проверяют, нет ли внутри кого — мертвых или живых. Потом садятся на качели возле крыльца и смотрят в темнеющее небо.
Клэр выуживает из рюкзака шоколадный батончик.
— Дай, пожалуйста, — просит девчушка, протянув ладошку.
Клэр разламывает шоколадку и отдает ей кусочек. Малышка жует, громко чавкая и улыбаясь. Передние зубы у нее чуточку больше, чем нужно. Клэр пытается улыбнуться так же искренне, но у нее не выходит.
Они по очереди отхлебывают из пластиковой бутыли чуть кислую от йодных таблеток воду. И когда девчушка запрокидывает голову и жадно пьет, Клэр замечает у нее на шее свежий красный шрам, похожий на отпечаток ошейника.
— Что это?
Роксана закупоривает бутылку, дотрагивается до раны, но ничего не говорит. Точно так же было, когда Клэр спросила, каким образом девочка оказалась так далеко от дома. Малышка тогда тоже промолчала и только покачала головой, глядя из-под длинной челки.
В доме все покрыто пылью, и они постоянно чихают, закрываясь руками. Фонарик Клэр желтым лучом прорезает темноту. В кухне все разукрашено яблоками: яблоки на обоях, на полотенце, на подставке под кастрюлю. Сразу представляется седовласая старушка с перепачканными мукой руками, напевающая себе под нос церковные гимны. В раковине лежат грязные и заплесневевшие тарелки в цветочек. Короткий коридор ведет в гостиную. Луч фонарика высвечивает экран старого телевизора, скользит по дубовому журнальному столику, ветхому креслу, дивану, застеленному красно-желтым шерстяным пледом.
— Ты будешь спать здесь.
— А почему? Почему не на кровати?
— Спальни на втором этаже.
— Ну и что?
— А спать надо на первом. Так проще сбежать в случае чего.
На полу жестко, но Клэр не спится вовсе не поэтому. Она вспоминает Мэтью. Вспоминает посеревшую кожу, ту первую горсть земли, падающую на его лицо. Воображает, как жадные черви стремительно прокапывают к нему свои тоннели. Каким удивленным он выглядел тогда, на крыльце: вытаращенные глаза, рот, раскрытый в форме буквы «О». Каково это, когда тебя прошивают раскаленные пули? Когда снаряды проходят сквозь живую плоть, рвут сосуды, дробят кости? Когда через дырку в голове вываливается
