Он проник в отель «Статлер» через служебный вход. Если какой-нибудь грузчик или посудомойка кидала на него любопытный взгляд, он приподнимал шляпу, уверенно улыбался и поднимал два пальца в знак приветствия: бонвиван, решивший не тесниться в толпе у главного входа. И в ответ ему кивали и улыбались.
Проходя через кухню, он услышал доносящиеся из вестибюля звуки фортепиано и энергичного кларнета, а также рокот виолончели. Он вскарабкался по неосвещенной бетонной лестнице. Открыл дверь наверху и по мраморным ступеням вошел в царство света, дыма, музыки.
В свое время Джо побывал в нескольких вестибюлях шикарных отелей, но ничего подобного он не видел. Кларнетист и виолончелист расположились возле входных дверей, латунь которых была надраена так, что свет, отражавшийся от нее, обращал кружащиеся пылинки в золотые воздушные точки. Коринфские колонны высились от мраморного пола до самых балконов, сделанных из кованого железа. Потолочная лепнина была из кремового алебастра, и через каждые десять ярдов свисала тяжелая люстра, той же формы, что и канделябры на своих шестифутовых подставках. На восточных коврах стояли темно-алые диваны. Два рояля, утопающие в белых цветах, располагались по обеим сторонам вестибюля. Пианисты легонько бренчали клавишами, перебрасываясь остроумными репликами с публикой и друг с другом.
Перед главной лестницей местное радио «Дабл-ю-би-зет» уже разместило на черных стойках три своих микрофона. Крупная женщина в голубом платье стояла возле одного из них, советуясь о чем-то с мужчиной в бежевом костюме и желтом галстуке-бабочке. Женщина то и дело дотрагивалась до собранных в пучок волос, отпивая из бокала какую-то бледную мутную жидкость.
Большинство мужчин были в смокингах, но кое-кто и в костюмах, так что Джо не выглядел белой вороной. Однако лишь он один был в шляпе. Он подумывал снять ее, но тогда на всеобщее обозрение предстало бы лицо с первых полос газет. Он поднял взгляд на антресоли: было полно народу в шляпах, ведь вперемежку со светскими щеголями там расположились все репортеры и фотографы.
Опустив голову, он направился к ближайшей лестнице. Приходилось пробираться медленно: собравшиеся сдвигались теснее, заметив радиомикрофоны и толстуху в голубом. Даже с опущенной головой он увидел Чаппи Гейгана и Буба Фаулера, беседующих с Рэдом Раффингом. Джо, всю жизнь страстно болевший за «Ред сокс», напомнил себе, что сейчас это не самое правильное — подойти прямо к трем знаменитым бейсболистам и поболтать с ними об их средних показателях. Он протиснулся позади них, надеясь подслушать обрывок беседы, который помог бы прояснить слухи о возможном переходе Гейгана и Фаулера, но услышал лишь разговоры о рынке акций. Гейган заявлял, что настоящие деньги можно заработать, лишь играя на марже, а все прочие способы — для недоумков, которые хотят всю жизнь оставаться бедными. В этот момент крупная женщина в голубом подошла к микрофону и прокашлялась. Мужчина рядом с ней приблизился к своему микрофону и поднял руку.
— Леди и джентльмены, прошу внимания, — произнес он. — Радио «Дабл-ю-би-зет», Бостон, волна тысяча тридцать, ведет прямую трансляцию из главного вестибюля легендарного отеля «Статлер». С вами Эдвин Малвер. Я с огромным удовольствием представляю вам мадемуазель Флоранс Феррель, меццо- сопрано Сан-Францисской оперы.
Задрав подбородок, Эдвин Малвер отступил назад, а Флоранс Феррель еще раз похлопала себя по пучкам волос и потом дохнула в свой микрофон. Этот выдох без всякого предупреждения перерос в невероятной мощи высокую ноту, которая пронзила толпу и поднялась до самого потолка — на трехэтажную высоту. Этот необычайный и при этом какой-то очень естественный звук наполнил Джо чувством страшного одиночества. Эта женщина словно передавала нечто божественное, и Джо вдруг осознал, что может сегодня умереть. Входя в эту дверь, он тоже это знал, но знал иначе: тогда это казалось чем-то маловероятным. Теперь же это был грубый непреложный факт, безразличный к его смятению. Перед лицом такого ясного доказательства существования иного мира он без лишних рассуждений понял, что смертен, ничтожен и первый шаг к выходу из этого мира он сделал тогда, когда в него вошел.
Ноты становились все выше, все протяжнее. Джо воображал ее голос как темный океан, без конца, без края, без дна. Он посмотрел вокруг, на мужчин в смокингах, на женщин в тафте, в облегающих
