знать, что
ты на самом деле хочешь быть с ней и что у тебя есть желание что-то сделать для нее, а если нет такого
желания, ты скажешь “нет”.
Сара согласилась с моим предложением и добавила: “Мама, я хочу общаться с тобой как с другом, а не как
с виноватой матерью. Я тоже иногда чувствую за собой вину, когда прошу тебя что-то сделать для меня, но
я не говорю тебе об этом. Согласна ли ты поддерживать со мной новые отношения, основанные на любви, а
не на чувстве вины?” Мэри ответила: “Да, я этого очень хочу”.
Когда сеанс подошел к концу, я спросил Сару: “Согласна ли ты продолжить терапию, чтобы еще немного
поработать со свой депрессией и низкой самооценкой?” Сара взглянула на меня и сказала: “Нет, я думаю,
что сейчас нет необходимости в терапии. Я хочу еще немного поработать над этим
сама. Я чувствую себя более сильной и уверенной, так что могу лучше позаботиться о себе. Эта работа с
мамой в самом деле помогла мне. У меня к ней много вопросов о том, что происходило со мной, когда я
была ребенком. Думаю, она сможет на них ответить”. Затем она добавила: “Когда я
буду готова к такому же общению с отцом, я, возможно, вернусь сюда и притащу его с собой. Я думаю, что
мне удастся убедить его прийти к Вам”. Данный случай наглядно показывает, как быстро можно разорвать
довольно сильные созависимости, длиною почти в жизнь. Разумеется, не всегда существует возможность
свести вместе родителей и/или детей, чтобы решить эти вопросы, и в этом нет острой необходимости. Если
бы мать Сары не пришла на терапию вместе с ней, роль Мэри пришлось бы сыграть мне.
Я думаю, что мы добились бы точно таких же результатов. Для этого нужно получить четкую
