Говорят, сад начинаешь по-настоящему ценить по достижении определенного возраста, и, полагаю, в этом есть доля правды. Наверное, это как-то связано с великим круговоротом жизни. Есть что-то чудесное в неизменном оптимизме свежей зелени, расцветающей после унылой зимы, и я каждый год радуюсь изменениям, тому, как природа поворачивает сад разными гранями, чтобы раскрыть его во всей красе. Порой, когда мой брак начинал трещать по швам, сад становился убежищем, даже счастьем.
Если честно, порой он был болью. Нет ничего хуже, чем соорудить новую клумбу и обнаружить, что она не желает цвести, или увидеть, как некий наглый злоумышленник уничтожил за ночь целую грядку прелестных луковичных. Но даже когда я сокрушалась о времени и усилиях, потраченных на уход за садом, о ноющих после утра прополки суставах, о подпорченном маникюре, мне это нравилось. Мне нравились чувственные радости свежего воздуха, запахи сада, я любила перебирать землю пальцами и испытывала удовлетворение, наблюдая, как все живет и светится, зачарованное собственной недолговечной красотой.
После несчастного случая с Уиллом я год не занималась садом. Дело не только во времени, хотя бесконечные часы, проведенные в больнице, постоянные разъезды на машине и заседания — о боже, заседания! — отнимали так много времени. Я взяла на работе полугодовой отпуск по семейным обстоятельствам, но его все равно не хватило.
Просто мои растения и все, что с ними связано, внезапно утратили смысл. Я наняла садовника, чтобы он следил за порядком, и большую часть года бросала на сад лишь мимолетные взгляды.
Только когда мы привезли Уилла домой, когда переделали и подготовили флигель, я увидела смысл в том, чтобы сад вновь обрел красоту. Мне хотелось, чтобы моему сыну было на что смотреть. Хотелось дать ему понять, что все меняется, растет или увядает, но жизнь не стоит на месте. И что все мы — часть великого цикла, некоего узора, постигнуть который дано только Богу. Разумеется, я не могла сказать это прямо — мы с Уиллом никогда не были склонны разговаривать по душам, — но мне хотелось показать ему образно. Молча заверить, если можно так выразиться, что мир больше, а будущее светлее, чем ему кажется.
Стивен ворошил поленья кочергой. Он искусно разворошил наполовину сгоревшие поленья, отправив в трубу ворох искр, и бросил в середину новое. Затем он отступил, как обычно с тихим удовлетворением наблюдая за занявшимся огнем, и вытер руки о вельветовые брюки. Когда я вошла в комнату, он обернулся. Я протянула ему стакан.
— Спасибо. Джордж собирается спуститься?
— Очевидно, нет.
— Что она делает?
— Смотрит наверху телевизор. Ей никто не нужен. Я спрашивала.
— Это пройдет. Наверное, устала после дальнего перелета.
— Надеюсь, Стивен. Сейчас ей с нами не очень-то весело.
Мы молча постояли, глядя на огонь. В комнате было темно и тихо, оконные стекла слегка дребезжали под порывами дождя и ветра.
— Ну и ночка.
— Да.
Собака вошла в комнату и со вздохом плюхнулась перед камином, с обожанием взирая на нас снизу вверх.
— Что скажешь? — спросил Стивен. — Насчет этой истории со стрижкой.
— Не знаю. Хотелось бы считать ее хорошим признаком.
— Похоже, у малышки Луизы есть характер.
Я заметила, как муж улыбнулся самому себе. «Только не она», — отгоняя непрошеную мысль, подумала я.
— Да, наверное.
— Как по-твоему, она правильный человек?
