крепким. Слегка раскосые глаза напоминали о том, что коренное население этого края — якуты и юкагиры. Она задорно улыбалась.
— Ну иди сюда, милый, — произнесла рыжая, села на нижний полок и призывно раздвинула ноги.
Честно говоря, последний раз Леха спал с женщиной месяц назад. Да и то это была немытая пьяная шмара из Игарки, которую Кот на пару с мотористом буксира «Невель» отымел по-собачьи в каюте последнего. Напоследок эта сучка сперла у моториста червонец, заначенный на опохмелку. Так что утро оказалось совершенно омерзительным.
А тут было другое дело. Кот торопливо кинулся к девице. Она легла на полок.
— Давай, сладкий, давай крепче.
Лешу упрашивать было не надо. Он торопливо вошел в девушку и заработал так, будто хотел вдавить ее в доски. Ее тело было податливо и нежно. Вторая в это время губами ласкала его тело. Излившись в рыжую, Леша потянулся ко второй и повалил ее рядом с подружкой. Тело этой, казалось, состояло из одних жил. Но в ней находиться было так… Не нужно было делать никаких движений — все получалось как-то само. Это напоминало ухищрения чернокожих искусниц, которых поставлял Коту и его друзьям капитан Мельников. Он уверял, что такое умеют только в Африке. А вот нате вам — на другом конце планеты тоже кое-что могут. Он всеми силами пытался продлить удовольствие, но в конце концов блаженно отвалился…
— Леша, ты там как? Вылезай, если закончил, — услышал он голос Старкова.
Кот с девицами направился в предбанник. Как оказалось, шеф тоже даром время не терял — он сидел за столом в компании двух девиц в простынях. Одна, блондинка, будто только что пришла из парка, где до этого стояла с веслом. Другая, щупленькая, скорее напоминала подростка.
— Ну как тебе? — спросил Старков, разливая водку.
— Отлично.
— А ты думал! Эта банька, если хочешь знать, имеет богатую историю. Во времена «Дальстроя» здесь большие чекисты парились. Такое тут устраивали — «Декамерон» отдыхает. Им-то, чекистам, что. Самых красивых зэчек выбирали. Тогда, знаешь, как женский этап приходил, так прямо-таки невольничий рынок начинался. Которые покрасивше — тех начальству, остальных — работягам. Умели ребята весело жить. Уважаю. Хоть и сам по ту сторону колючки трубил десять лет. Но они себе сделали свой мир, где что хотели, то и воротили. Ну да ладно. Давай-ка по второй.
— Геннадий Сергеевич, — осторожно начал Кот, — а все-таки что это за люди по нам лупили? Это ж прямо какой-то Дикий Запад…
— Дикий Восток! Это повеселее будет. А что такое, если вникнуть, тот же Дикий Запад? Сильные мужики ринулись за золотом, а закон за ними не поспевал. И все отлично. Сами решали — кто прав, кто виноват. У нас здесь тоже закон не поспевает. Есть, к примеру, в Атке мент участковый. Живет по соседству. Так его трезвым видят только по большим праздникам. Павло к нему уже с бутылкой побежал. А то, не дай бог, сюда на огонек заявится. Пожировать на халяву.
— Так тут-то золото государственное.
— Золото, Леша, скажу тебе по секрету, бывает разное. Не только государственное. Так что нормальные мужики и тут смогут нормальную жизнь наладить. Не все ведь на государство пахать. Оно, конечно, это любит. Коммунистам страшно нравится, когда на них горбатятся. Это я хорошо знаю!
В голосе Старкова послышалось ожесточение, глаза сверкнули.
— Я за тобой наблюдаю, ты парень нормальный. Вот и подумай — почему ты должен работать на дядю, который сидит в большом кабинете и только и делает, что учит тебя жить? Я, если любопытно, знаешь, как сюда попал? В трюме парохода «Охотск» в тридцать четвертом. Тогда на месте Магадана стояла только база для якутов, а вокруг палатки. И не буду говорить, что безвинно меня сюда направили. Пусть так коммунисты кричат, которые друг друга стали жрать и в результате все здесь оказались. Те, кто не в могиле, конечно.
Старков выпил и продолжал с еще большим напором:
— А знаешь, за что я попал? Моего батьку кулаком объявили — потому что он работал, а не на печи лежал. Так он не стал ждать, пока за ним придут. Откопал обрез да с моими двумя старшими братьями да со мной в лес подался. Мне тогда шестнадцать было, в тридцатом. В конце концов попались, конечно. Я один в живых и остался. И на десять лет сюда… Вот эту трассу, по которой мы ехали, я строил. Летом — комары, зимой — метели и мороз под тридцать. А ты вкалывай. В обледеневшем бушлате. Кирками да лопатами работали. Лошадей жалели больше, чем нас. Потому что их мало было. Если возчик на сани присел — его под суд. Еще пятерку вешали — за вредительство. Так вот десятку и оттянул. А в тридцать седьмом продовольствия не подвезли. Не сосчитали, сколько зэков сюда переправили. Тогда все загибались — и мы, и чекисты. Знаешь, что такое цинга? Так вот лучше бы тебе этого и не знать никогда. Потом много начальников за это постреляли… В том числе и Берзина — того, который всю эту кашу заварил.
— А потом?
— А что «потом»? Стал вольняшкой. Это вроде как был рабом, стал крепостным «Дальстроя». Деньги, конечно, платили хорошие. Во время войны, когда на материке люди с голодухи пухли, тут все было — и тушенка, и водка, и сгущенка. Я много где работал. И шофером, и с геологами ходил. Всю Колыму облазил.
Старков обернулся к девицам, которые сидели тихо и не выступали.
— Девчонки, идите погуляйте. У меня к дружку разговор серьезный.
Когда за девушками закрылась дверь, Геннадий Сергеевич пристально и жестко посмотрел на Кота.
— Так вот, Леха. Я тебя конкретно спрашиваю. Ты, я вижу, парень крутой. И стреляешь без промаха. Так вот я и говорю — хочешь со мной? Заниматься настоящим делом? И не на государство работать, на себя. Честно скажу — дело это опасное. Ведь в следующий раз такие вот парни, которые сегодня по нам лупили, могут и не промахнуться. А могут и дяди с погонами явиться. Но ты, я гляжу, не трус. Так вот. Ты человеком себя будешь чувствовать. Серьезным человеком, а не винтиком, которому сказали копать — он копает. Сказали не копать, он не копает…
Вот оно, настало! То, ради чего капитан Мельников разговаривал с Котом.
— Ну что? Или ты комсомолец-активист?
— Какой я, на хрен, активист? За свою детдомовскую кашу и койку я этой власти отслужил… — Леха и сам не понимал, откуда к нему приходят нужные слова и интонации, но чувствовал, что говорить следовало именно так. — Я с вами готов. Только вот что делать-то?
— Расскажу со временем. Мы, брат, тут такие дела заворачиваем… Эй, красавицы, айда обратно!
Девицы вернулись к столу и облепили мужчин. Старков принял добродушный вид.
— Вот, сказал я про комсомольцев-добровольцев, и вспомнилось вдруг. Видал я здесь таких. Сначала-то ведь их силами собирались все это строить. Да только кишка у них оказалась тонка. Это ведь не на собраниях про мировую революцию кричать. Как морозы начались, так они всеми правдами и неправдами побежали на материк. Руки себе рубили топорами. Так ничего из того комсомольского путешествия путного и не вышло. Пришлось Чека звать и зэков везти. Вот чекисты — те ребята крепкие.
— А я думал, вы их ненавидите.
— Не люблю, конечно, за что же мне их любить? Но уважаю. Сильные были мужики. Настоящие. У нас ведь, знаешь, о чем по лагерям шептались? Что Берзина и его людей не просто так, за здорово живешь, к стенке поставили. Говорили, мол, была у него мыслишка — чуть ли не отложиться вместе с Колымским краем.
— Ну это уж чересчур.
— А что? Ты в школе что-нибудь про Дальневосточную республику слышал? Если б не большевики тогда
У девчонок оказались очень красивые голоса. Настоящие, русские, такие, которые сразу за душу берут. И под бревенчатыми сводами баньки зазвучала каторжная песня:
