незнакомых людей.
Он потратил целый день в бесплодных скитаниях. Каждый раз, когда он уже намеревался покинуть город, что-нибудь отвлекало его еще на целый час. Он долго ломал голову над покупками, неизвестно зачем ему понадобившимися. Не выслать ли Морин новую пару садовых перчаток? Продавщица принесла ему пять различных типов, сама примерила их для наглядности, но Гарольд вдруг вспомнил, что жена давным-давно забросила свои овощные грядки. Он зашел поесть и до того растерялся перед ассортиментом сандвичей, что забыл про голод и ушел ни с чем. (Предпочитает ли он сыр, или ветчину, или дежурную начинку — смесь из морепродуктов? А может, он желает что-нибудь совершенно другое? Суши? Рулетики с уткой по- пекински?) То, что казалось ему таким ясным, пока он был один и стоял обеими ногами на обычной земле, вдруг улетучилось от избытка выбора, улиц и застекленных магазинных витрин. Гарольду отчаянно захотелось поскорее выбраться за город.
И теперь, когда появилась возможность приобрести снаряжение для ходьбы, он снова заколебался. Проведя час в обществе молодого австралийца, с энтузиазмом предлагавшего ему не только спортивную обувь, но и рюкзак, и небольшую палатку, и говорящий шагомер, Гарольд рассыпался в извинениях и купил всего-навсего карманный фонарик. Он убедил себя, что прекрасно обойдется тапочками для парусного спорта и пластиковым пакетом, а при известной ловкости сможет разместить зубную щетку и пену для бритья в одном кармане, а дезодорант и стиральный порошок — в другом. Из магазина он зашел прямиком в привокзальное кафе.
Двадцать лет назад Куини наверняка останавливалась здесь, на станции Эксетер-Сент-Дэвидс. Поехала ли она отсюда прямо в Берик? Были ли у нее там родные? Или друзья? В разговоре с ним она никогда ни о тех, ни о других не упоминала. Однажды в машине она услышала по радио песню и зарыдала. «Властная, как роза». Из динамика лился мужской голос, ровный и глубокий. Песня напомнила Куини об отце, как она призналась Гарольду, судорожно глотая слезы: он умер незадолго до того.
«Простите, простите», — шептала она.
«Ничего».
«Он был хороший человек».
«Нисколько не сомневаюсь».
«Вам бы он понравился, мистер Фрай».
И она рассказала ему историю из детства — как отец играл с ней в одну игру, притворяясь, будто она невидимка. «Я здесь! Я здесь!» — смеялась она, а он смотрел прямо на нее и призывал, как будто не видя: «Выходи сию же минуту! Где ты, Куини?»
«Было так весело, — вымолвила она, утирая кончик носа платком. — Мне очень его не хватает». Даже скорбь у нее обладала достоинством немногословия.
В привокзальном кафе было оживленно. Гарольд разглядывал путешественников, отвоевывавших своими чемоданами и рюкзаками каждую свободную частицу пространства между столами и стульями. Ему пришло в голову, не заходила ли и Куини сюда по пути. Он живо представил себе ее, одинокую, в старомодном костюме, с тонкими бледными чертами и решительным взглядом, устремленным прямо перед собой.
Он не должен был тогда отпускать ее вот так, не попрощавшись.
— Простите, — произнес над ним чей-то любезный голос, — это место не занято?
Гарольд рывком перенесся обратно в настоящее. Слева от него возвышался элегантно одетый человек и указывал на сиденье напротив. Гарольд утер повлажневшие глаза, с изумлением и стыдом обнаружив, что снова расплакался. Он ответил мужчине, что место совершенно не занято, и настоятельно пригласил его занять.
Незнакомец был одет в дорогой костюм и темно-синюю сорочку с маленькими перламутровыми запонками. Сложение он имел субтильное и изящное, а его густые серебристо-седые волосы были зачесаны назад. Мужчина сел, и складки на его брючинах пришлись точно посередине коленей. Он сложил перед собой ладони точно купол стройной колокольни. По виду он был таков, каким всегда хотелось быть Гарольду, — «изысканный», по выражению Морин. Вероятно, Гарольд слишком бесцеремонно его разглядывал, поскольку после того, как официантка принесла чайник с цейлонским чаем (без молока) и подрумяненный гренок, джентльмен прочувствованно вымолвил:
— Расставаться всегда нелегко.
Налил себе чаю и добавил лимон.
Гарольд объяснил ему, что идет к женщине, которую когда-то давно очень подвел. И надеется, что дело не окончится расставанием, он всей душой верит, что она выживет. Рассказывая, он не смотрел в глаза собеседнику, а вместо этого сосредоточил внимание на куске подрумяненного хлеба. Гренок был величиной с тарелку. Растопленное масло на нем напоминало золотистый сироп.
Мужчина нарезал одну половинку гренка ровными длинными ломтиками и стал есть, слушая Гарольда. В кафе было людно и шумно, окна так запотели, что казались матовыми.
— Куини из тех женщин, которых окружающие не ценят. Она была не то, что остальные красотки на пивоварне. Может быть, у нее даже попадались волоски на лице. Нет, не усы, не подумайте. Но все наши над ней смеялись. Обзывали ее. Она на них обижалась.
Гарольд не знал, слушает ли его джентльмен напротив. Он не мог надивиться опрятности, с которой тот клал ломтики в рот и после каждой такой манипуляции вытирал пальцы салфеткой.
— Хотите? — вдруг предложил собеседник.
— Что вы, не надо!
Гарольд заслонился обеими руками, словно обороняясь от угощения.
— Мне вполне хватит и половины. Жаль выбрасывать остальное. Прошу вас, не стесняйтесь.
Седой джентльмен аккуратно выложил нарезанные ломтики на бумажную салфетку, а тарелку с нетронутой половинкой пододвинул к Гарольду.
— Можно вас спросить? — осведомился он. — Вы производите впечатление порядочного человека.
Гарольд кивнул, потому что хлебец уже оказался у него во рту, и невозможно было бы просто взять и выплюнуть его. Он принялся подбирать пальцами потекшее по рукам масло, но оно все равно струилось по запястьям, пятная обшлаг рукава.
— Я приезжаю в Эксетер каждый четверг. Утром я сажусь в поезд, а к вечеру возвращаюсь. Я встречаюсь здесь с молодым человеком. Мы проделываем с ним разные штуки. Об этой стороне моей жизни никто не знает.
Седой джентльмен прервался, чтобы налить себе еще чаю. Хлеб застрял у Гарольда в глотке. Он чувствовал, что собеседник ищет его взгляд, но никак не мог решиться поднять на него глаза.
— Можно, я продолжу? — спросил джентльмен.
Гарольд кивнул. Судорожным глотком он протиснул кусок в горло, оцарапав миндалины и все, что дальше.
— Мне нравится то, что мы с ним делаем, иначе я не стал бы сюда приезжать, к тому же я очень к нему привязался. Под конец он приносит мне стакан воды и иногда что-нибудь рассказывает. Его речь не слишком совершенна. В детстве он, вероятно, перенес полиомиелит, поэтому слегка прихрамывает.
Тут седой джентльмен почему-то запнулся, как будто хотел побороть что-то внутри себя. Он приподнял чашку, но его руки так дрожали, что, пока он нес ее ко рту, чай выплеснулся через край и пролился на ломтики гренка.
Гарольд отвел взгляд. Он заколебался, не уйти ли, но, поразмыслив, понял, что не сможет. Ведь он съел половину гренка, предложенного собеседником. Но, так или иначе, зрелище чужой беспомощности походило на бесцеремонное вторжение с его стороны, тем более что джентльмен при всей своей элегантности оказался таким сердечным. Гарольд жалел, что тот пролил свой чай, и надеялся, что тот промокнет пятно на гренке, но джентльмен не двигался — просто сидел, видя мокрое пятно и не обращая на него внимания. Его гренок на глазах превращался в кашу.
С видимым усилием мужчина продолжил, медленно выговаривая слова, каждое по отдельности:
— Я облизываю его кроссовки. Это часть нашей игры. Но только сегодня утром я заметил в одном из них дырочку на носке. — Его голос дрогнул. — Мне хотелось бы купить ему новую пару, но я боюсь его обидеть. Однако мне еще более невыносимо знать, что он ходит по улицам в дырявой кроссовке. Он
