пятках и подъеме вздулись волдыри; одни кровоточили, другие воспалились и гноились. Ноготь на большом пальце отвердел, ороговел и налился темной синевой в том месте, где прилегал к носку тапочка. На пятках появились толстые кожные наросты, кое-где потрескавшиеся и источавшие сукровицу. От скверного запаха у Гарольда сперло дыхание.
— Не надо вам смотреть…
— Надо, — не уступила Мартина. — Закатайте брючину.
Гарольд поморщился: ткань, скользя по коже, обжигала ее, словно огнем. Никогда еще чужой человек не прикасался к его наготе. Гарольд вспомнил, как в первую брачную ночь стоял в ванной комнате отеля в Холте и разглядывал свою голую грудь, опасаясь разочаровать Морин.
Мартина терпеливо ждала. Наконец она вымолвила:
— Ничего. Я все умею. Я училась.
Правая ступня Гарольда по собственному произволу юркнула за левую лодыжку, ища там укрытия.
— Вы, стало быть, медсестра?
Мартина с сардоническим видом взглянула на него:
— Я врач. В наше время это не редкость. Я проходила практику в больнице в Словакии. Там я и встретила своего сожителя. Он тоже там работал. Дайте мне вашу ногу, Гарольд. Я не стану отправлять вас домой. Обещаю.
Выбора не оставалось. Гарольд осторожно приподнял пятку и кожей ощутил мягкую теплоту рук Мартины. Она дотронулась до его ноги, медленно обследуя пальцами стопу. Заметив багровую опухоль над правой лодыжкой, она вздрогнула, замерла и склонилась ближе. Кончиками пальцев Мартина прошлась по поврежденной икре. Где-то в глубине мышцы вспыхнули спазматические искры.
— Здесь больно?
Было больно. Даже очень. Чтобы не поморщиться, Гарольд напряг и свел вместе ягодицы.
— Да не сказать…
Мартина приподняла ногу Гарольда и рассмотрела икру снизу.
— Опухоль тянется до самого колена.
— Но мне не больно, — повторил Гарольд.
— Если и дальше наступать на эту ногу, станет еще хуже. И надо заняться вашими волдырями. Самые большие я сейчас дренирую. Потом перебинтуем вам ступни. Вы посмотрите и дальше сможете бинтовать сами их.
Гарольд, не моргнув глазом, наблюдал, как Мартина проткнула иголкой первую гнойную мозоль, затем аккуратно, чтобы не сдвинуть кожный слой, выдавила из нее жидкость. Гарольд послушно дал погрузить его левую ногу в тазик с приятно теплой водой. В действиях женщины было что-то в высшей степени сокровенное, имевшее касательство только к Мартине и к его ноге, а не к нему целиком. Чтобы не смущать и не смущаться, Гарольд стал рассматривать потолок. Он вел себя как истый англичанин, но не мог ничего с собой поделать.
Он всегда держал себя слишком по-английски — под этим он подразумевал свою заурядность. Ему недоставало оттенков. Другие умели описать интересный случай, задать неожиданный вопрос. Спрашивать Гарольд не любил, потому что боялся ненароком обидеть. Каждый день он повязывал галстук, но иногда ему случалось усомниться, не цепляется ли он за порядок или свод правил, никем в действительности не установленный. Может быть, все пошло бы по-другому, если бы он получил соответствующее образование. Или хотя бы закончил школу. Поступил в университет. Но вышло так, что на шестнадцатилетие отец преподнес ему в подарок пальто и указал на дверь. Пальто было не новое, пахло шариками от моли, а во внутреннем кармане завалялся автобусный билет.
«Жаль все-таки, что он уходит», — сказала тетя Шейла. Слезу, впрочем, не пустила. Гарольд выделял ее среди прочих тетушек. Тетя Шейла склонилась к нему и подставила щеку, обдав таким густым ароматом, что он поспешно отошел прочь, боясь сглупить и обнять ее на прощание.
С каким облегчением он оставил детство позади! И хотя Гарольд осуществил все то, что так и не удалось отцу, — нашел работу, содержал жену и сына и любил их, пусть и немного с расстояния, — но ему иногда казалось, что безмолвие ранних лет перекочевало за ним во взрослую жизнь и поселилось в его доме под ковром, за занавесками и обоями. Начала начал остаются сами по себе, и от прошлого никуда не денешься. Даже повязав галстук…
Разве Дэвид — не подтверждение тому?
Мартина положила ногу Гарольда себе на колени и тщательно промокнула ее, не вытирая, мягким полотенцем. Затем выдавила на палец мази с антибиотиком и нанесла мелкими мазками на ступню. Нежная ямка у основания ее шеи покрылась пунцовыми пятнами, лицо сосредоточенно хмурилось.
— Вам следует надевать две пары носков, а не одну. И почему вы не купите себе кроссовки? — спросила она, не отрывая глаз от своего занятия.
— Я хотел приобрести их, когда добрался до Эксетера. Но потом, прошагав большое расстояние, передумал. Я посмотрел на свои тапочки, и они показались мне самыми что ни есть подходящими. Я не мог понять, зачем менять их на другие.
Мартина взглянула на него и улыбнулась. Гарольд почувствовал, что чем-то угодил ей своим ответом и тем самым способствовал их сближению. Мартина сказала, что ее сожитель тоже увлекается ходьбой. Они даже собирались летом в отпуск в Феллз.
— Может, дать вам его старые башмаки? Он купил себе новые. До сих пор стоят в коробке в шкафу.
Гарольд заверил ее, что уже привык к своим тапочкам. И добавил, что не хочет изменять им. Если волдыри слишком его мучают, он бинтует ноги пластырем и продолжает идти.
Мартина вытирала руки бумажным полотенцем. Ее движения были плавными, успокаивающими.
— Вы, судя по всему, хороший врач, — заметил Гарольд.
Мартина закатила глаза.
— В Англии я могу претендовать только на работу уборщицы. Вы думаете, у вас ноги грязные. Посмотрели бы вы на те гребаные туалеты, которые мне приходится отдраивать.
Оба посмеялись, а потом она спросила:
— Так вы завели сыну собаку?
Боль поразила его, словно удар молнии. Пальцы Мартины мгновенно замерли, и она снизу заглянула в лицо Гарольду, опасаясь, что затронула еще одно чувствительное место. Напрягшись всем телом, он понемногу выровнял дыхание и наконец смог сложить вместе слова:
— Нет. Очень жаль, но так и не завели. Мне кажется, я очень скверно поступил, когда упустил своего сына двадцать лет назад…
Мартина отстранилась, словно желая оглядеть его с большего расстояния.
— И сына, и Куини? Вы упустили обоих?
Впервые за долгое время кто-то спрашивал его о Дэвиде. Гарольд был не против рассказать ей, но не представлял, с чего начать. Сидя в незнакомом доме в закатанных до колен штанах, он вдруг нестерпимо затосковал по сыну.
— Да, скверно все-таки… Никогда больше.
Глаза защипали слезы. Гарольд сморгнул их.
Мартина разорвала ватный шарик, чтобы прочистить ему ранки на ладонях. Антисептическая жидкость жгла содранную кожу, но Гарольд даже не шелохнулся. Он покорно подставил обе руки и ждал, пока Мартина их не протрет.
Мартина разрешила Гарольду позвонить с ее мобильника. Он набрал номер Морин, но связь оказалась плохой. Гарольд попытался объясниться, но жена все равно не могла взять в толк, где он находится. «У кого ты остановился?» — беспрестанно переспрашивала она. Гарольд не собирался рассказывать ни о своей ноге, ни о падении, поэтому заверил, что с его походом все обстоит нормально. Время летит.
Мартина дала ему слабый анальгетик, но спал Гарольд неважно. Его будил шум машин и неумолчный шелест дождя в кроне дерева за окном. Он то и дело проверял, как нога, надеясь, что уже полегчало, осторожно сгибал ее в колене, но полностью наступать на нее пока не решался. Ему представлялась
