спальня Дэвида с синими шторами, и его собственная, с платяным шкафом, в котором висели одни только его рубашки и костюмы, а потом гостевая комната, где стоял запах Морин, до тех пор, пока он незаметно не уснул.
На следующее утро Гарольд потянулся сначала левым боком, затем правым, разогнул по очереди все суставы и зевал до того, что глаза застила пелена. Дождь, кажется, прекратился. Свет проникал в окошко, пробиваясь сквозь ветви дерева, и легкая тенистая зыбь, какая бывает от воды, волновалась на беленой стене. Гарольд снова потянулся и тут же опять заснул, проспав на этот раз до двенадцатого часа.
Осмотрев его ногу, Мартина сказала, что с виду опухоль стала получше, но она не рекомендовала бы ему сейчас же отправляться в путь. Она заново перебинтовала Гарольду ступни и осведомилась, не против ли он лишний денек отдохнуть: собака сожителя только обрадуется компании, пока сама Мартина сходит на работу. Бедной псине ужасно не хватает общения.
— У одной из моих тетушек была собака, — сказал на это Гарольд. — Она кусала меня, когда никто не видел.
Мартина рассмеялась, а вслед за ней и Гарольд, хотя в то время укусы казались ему незначительными по сравнению с громадой обнажаемого ими одиночества.
— Мама ушла из дому как раз накануне моего тринадцатилетия. Они с отцом были очень несчастливы вместе. Он пил, а ей хотелось путешествовать. Вот и все, что я запомнил о том времени. Когда она уехала, он чуть не спился, но потом прознали соседи. И стали с ним нянчиться. Мой отец пережил новый расцвет. Приводил домой бесчисленных тетушек. Стал немножечко Казановой.
Никогда еще Гарольд не рассказывал так откровенно о своем прошлом, и ему не хотелось думать, будто он набивается на жалость.
Уголок губ Мартины пополз вверх.
— Тетушек? Родных, что ли?
— Фигуральных. Знакомился с ними в пабах. Они оставались у нас ненадолго, а потом отчаливали. Каждый месяц в доме пахло новыми духами. А на веревке каждый раз сушилось новое белье. Я лежал на траве и разглядывал его снизу. В жизни не видал ничего прекраснее.
Улыбка Мартины вылилась в очередное прысканье. Гарольд заметил, как веселье смягчает ее черты и как красит их румянец. Прядь волос выбилась у нее из хвоста. Он порадовался, что Мартина не прибрала ее.
На мгновение его взор заполонило видение юной Морин, ее широко распахнутых глаз, доверчивого, почти наивного личика, приоткрытых нежных губок, ловящих каждое его слово. Воспоминание о том, как он умел завладевать ее вниманием, оказалось таким трепетным и сильнодействующим, что Гарольд принялся подыскивать, чем бы еще рассмешить Мартину, но так ничего и не придумал.
Она спросила:
— И вы потом больше не видели мать?
— Нет.
— И не искали ее?
— Сейчас я иногда жалею об этом. Я бы с радостью успокоил ее и сказал, что у меня все нормально — если бы вдруг она вздумала переживать за меня. Но у нее не было призвания быть матерью. Вот у Морин — наоборот. Она, кажется, с самого начала знала, как любить Дэвида.
Гарольд замолчал, и Мартина тоже. Он ничуть не опасался, что поведал все это хозяйке. С ней он чувствовал то же, что прежде с Куини. Той можно было в машине довериться в чем угодно, зная, что Куини надежно спрячет эти признания меж собственных мыслей, и не станет осуждать его за них, и не использует против него ни через год, ни через два. Он подозревал, что такие отношения и называются дружбой, и ужасно жалел, что был лишен их все эти годы.
Днем, пока Мартина ходила на работу убираться, Гарольд починил очки, склеив их пластырем, а затем распахнул заднюю дверь и вставил в нее распорку, намереваясь привести в порядок садик за домом. Пес сидел и с интересом наблюдал за ним, но не лаял. Гарольд отыскал набор инструментов сожителя Мартины, закрепил края газона и остриг лишние ветки с изгороди. Нога гнулась плохо, и, поскольку Гарольд не помнил, куда задевал свои тапочки, он везде ходил босиком. Пыль под пятками на ощупь казалась бархатистой и смягчала напряжение. Гарольд подумал было разобраться и с деревом, заслонявшим вид из спальни, но лезть пришлось бы слишком высоко, а стремянки он нигде не обнаружил.
Вернувшись с работы, Мартина вручила Гарольду коричневый бумажный пакет, в котором оказались его тапочки, начищенные и снабженные новыми подошвами. Мартина даже вдела в них новые шнурки.
— От здравоохранения такой услуги не дождешься, — обронила она и тут же отошла, не дожидаясь благодарности.
Вечером они вместе поужинали, и Гарольд напомнил Мартине, что она должна взять с него плату за ночлег. Та возразила, что они еще увидятся завтра утром, но Гарольд покачал головой. Он собирался выйти с рассветом, чтобы наверстать упущенное время. Пес сидел у его ног, положив голову ему на колени.
— Как жаль, что мне так и не довелось познакомиться с вашим другом, — произнес Гарольд.
Мартина нахмурилась.
— Он больше не придет.
Гарольд застыл, как громом пораженный. Ему вдруг пришлось перекроить все представления о Мартине и об ее жизни, и поспешность этого передела была ему горька.
— Не понимаю, — вымолвил Гарольд. — Где он сейчас?
— Не знаю…
Мартина скривилась и оттолкнула от себя тарелку, хотя еще не доела.
— Как это вы не знаете?
— Вы наверняка думаете: эта дура чокнулась.
Гарольд вспомнил о тех, кого уже встретил за время похода. Все люди были разными, но никто из них не поразил его своей необычностью. Он взвесил свою собственную жизнь и то, какой заурядной она, вероятно, выглядела в глазах других, хотя в действительности была исполнена и мрака, и горя.
— Я вовсе не думаю, что вы чокнулись, — сказал он и протянул Мартине руку.
Она на мгновение уставилась на нее, словно раньше ей не приходило в голову, что можно пожать человеку руку. Затем ее пальцы коснулись его пальцев.
— Мы приехали в Англию, чтобы он нашел себе более достойную работу. И прожили здесь всего несколько месяцев. А однажды в субботу вдруг появляется женщина с двумя чемоданами и с ребенком. И говорит, что это его ребенок. — Мартина сильнее сжала руку Гарольда, и обручальное кольцо больно впилось ему в кожу. — Я не знала, что у него есть другая женщина. И о ребенке ничего не знала. Он пришел домой, и я думала, что он сейчас их выгонит. Ведь он меня так любил. Но он не выгнал. А взял ребенка на руки, и я вдруг будто увидела перед собой незнакомого человека. Я сказала ему, что пойду прогуляться. А когда я вернулась, их уже не было. — Мартина так побледнела, что на ее веках проступили голубые жилки. — Он оставил все свои вещи. Собаку. Садовые инструменты. Даже новые ботинки. Он так любит путешествовать пешком. А я каждый день просыпаюсь и думаю: «Сегодня он обязательно вернется». И каждый день этого не происходит.
На минуту повисло молчание, цепляющееся за ее слова. Гарольд с новой силой поразился тому, как жизнь способна измениться в один миг. Ты можешь заниматься самыми будничными делами — выгуливать собаку своего друга, обуваться — даже не догадываясь, что все твои чаяния скоро пойдут прахом.
— Может, он еще вернется…
— Уже прошел год.
— И все же…
— Нет.
Мартина шмыгнула носом, как будто простыла, хотя оба знали, что это не так.
— И вот появились вы — по пути в Берик-на-Твиде…
Гарольд с опаской подумал, не начнет ли Мартина отговаривать его от такого невозможного предприятия, но она вымолвила только:
