насколько сильно она волнуется. Но в глаза сразу бросалась ее невозмутимость, которую я списал на шок.
— Марта… — Я подошел и обнял ее. Но она осталась безучастной, только подставила мне щеку для поцелуя. Этот жест меня озадачил.
— Полегче, — сказала она, мягко кладя руку мне на грудь и подталкивая к стулу напротив. — Никогда не знаешь, кто за тобой следит.
— Конечно, конечно, — сказал я, сел и под столом положил руку ей на колено. — Но послушай… я всю дорогу сюда думал. И теперь я знаю, что нам надо делать. Мы должны вместе пойти к твоему мужу, сказать ему, что любим друг друга, и попросить его не вмешиваться в нашу…
— Дэвид, — сказала она, резко перебивая меня, — прежде чем мы что-то сделаем, ты должен ответить на один очень важный вопрос.
— Говори.
— Какой кофе ты будешь пить — черный, капучино или латте?
Я взглянул на нее и заметил стоящую у столика официантку, которая неумело старалась скрыть свое любопытство. Она наверняка слышала все, что я только что сказал.
— Двойной черный, — попросил я.
Когда официантка отошла, я взял руку Марты и поцеловал.
— Это были очень длинные четыре дня, — сказал я.
— В самом деле?
— И я выразить не могу, как благодарен тебе за подарок.
— Надеюсь, ты им воспользуешься.
— Обязательно, обязательно.
— Ты умеешь хорошо писать.
— Мне нужно тебе кое-что сказать…
— Слушаю тебя внимательно.
— С того момента, как я проснулся в том номере, ты не покидала моих мыслей.
Марта спокойно отняла у меня свою руку. И спросила:
— Ты всегда так говоришь, впервые переспав с кем-то?
— Прости. Я знаю, что сейчас похож на влюбленного подростка.
— Это очень мило.
— Но я так чувствую.
— Дэвид, у нас есть более серьезное дело, которое надо обсудить.
— Ты права, ты права. Дело в том, что я с ужасом представляю себе, что он может сделать с этой записью.
— Ну, это зависит от того, как он на это прореагирует.
— Что ты этим хочешь сказать? — Внезапно я смешался.
— Я хочу сказать, что он к этой записи не имеет никакого отношения.
— Но это же абсурд… Если не он нас подставил, тогда кто?
— Я.
Я присмотрелся к ней, стараясь понять, шутит она или нет. Но ее лицо ничего не выражало.
— Не понимаю…
— Все просто, Дэвид. Когда Филипп отказался признать, что это он виновник всех твоих бед, я поняла, что без решительных мер не обойтись. И я подумала: если у меня не получается записать его, то я могу записать нас. Администрация отеля охотно пошла мне навстречу, особенно после того, как я дала им денег. Я попросила одного знакомого парня из Лос-Анджелеса все установить.
— Он был там, когда мы…
— Ты всерьез думаешь, что мне хотелось, чтобы кто-нибудь видел нас в постели? Помнишь, я выходила в туалетную комнату перед тем, как мы покинули ресторан? На самом деле я была в номере и включила камеру, которая была спрятана в одном из стенных шкафов. Ну а потом… Потом наступило время для шоу. На следующее утро, пока ты еще спал, я вытащила диск из камеры и ушла. Через два дня я снова объявилась в Чикаго и заставила Филиппа посмотреть первые несколько минут.
— И как он прореагировал?
— Типично для него: он ничего не сказал. Просто таращился на экран. Но меня не обманешь. Хотя Филипп никогда открыто не показывал этого, он безумно ревнив. Еще я знаю, что в этой жизни он больше всего боится, что о нем станут говорить, что его разоблачат. Именно по этой причине я и решила действовать именно так. Я знала, что каждая секунда просмотра вызывает панику в его затуманенных мозгах. Но дабы убедиться, что он все понял, я сказала ему, что копия находится у моего юриста в Нью- Йорке. И если он не вернет тебе доброе имя в ближайшие семь дней, мой юрист разошлет запись в «Пост», «Ньюз», «Инсайд Эдишн» и все остальные газетенки, специализирующиеся на скандалах. Время пошло. На настоящий момент у него осталось только шесть дней…
— Но вдруг он решит, что ты блефуешь… вдруг это появится в прессе…
— Тогда мы с тобой будем в новостях на первых полосах. Но мне плевать. Если он пойдет на такую крайность, я дам откровенное интервью Опре Уинфри или Диане Сойер, в котором расскажу о радостях жизни с человеком, у которого куча денег, но чувств меньше, чем у картонной чашки. Так или иначе, главное сейчас, чтобы он исправил то, что сотворил с тобой. Что касается меня, то я приняла твердое решение: я от него ухожу.
— Правда? — сказал я, не сумев скрыть надежду в голосе.
— Так я ему сказала. И если верить моему юристу, появление материала в прессе не окажет никакого влияния на наш брачный контракт. Уйду ли я сама, бросит ли он меня — результат один: я получаю сто двадцать миллионов.
— Да…
— С точки зрения мистера Флека, это выгодная сделка. Если бы мы были гражданами Калифорнии, я могла бы отсудить у него половину всего имущества. Но это не значит, что я собираюсь так поступить. Ста двадцати миллионов вполне хватит и для меня, и для ребенка…
— Что такое ты только что сказала?
— Я беременна.
— О… — простонал я, будто в меня попал осколок снаряда. — Это… прекрасные новости.
— Спасибо.
— Когда ты об этом узнала?
— Три месяца назад.
Внезапно я понял, почему она тогда ограничилась только одним бокалом вина.
— А Филипп…
— Ну, — перебила она меня, — Филипп узнал об этом только вчера. Это была одна из тех маленьких бомбочек, что я приготовила для него.
— Но я думал, что вы оба…
— Да, был небольшой период, вскоре после нашей встречи на острове, когда Филипп снова стал принимать участие в моей жизни. Мне даже показалось, что он снова в меня влюбился… как и я в него. Но он снова отстранился. Поэтому, когда я поняла, что беременна, я не стала ему ничего говорить. До вчерашнего дня. И знаешь, что он сказал? Ничего! Глухое молчание.
Я снова взял ее за руку:
— Марта…
Но прежде чем я успел выговорить хоть одно слово, она меня остановила:
— Не смей говорить то, что ты думаешь…
— Но разве ты… разве ты не…
— Что? Ты хочешь спросить, люблю ли я тебя?
— Да.
— Я знаю тебя ровно три дня.
— Но можно узнать человека и за пять минут.
— Да, это так. Но сейчас я даже не хочу об этом думать.
