– А когда мы вступим в Париж, ваше величество?
– Как только будет возможно.
– Ко Дню всех святых?
– Не исключено.
Король посмотрел на него с некоторым удивлением. Анн отвесил еще более низкий поклон и удалился. Делать нечего. Он должен повиноваться приказам своего короля, оказавшего ему эту великую честь, а также воле Франсуа. Остается только молить Бога, чтобы Он позволил Карлу VII, французскому войску и самому Анну оказаться в Париже ко Дню всех святых.
***
Когда колокола собора Богоматери призвали верующих на праздничную мессу в честь Дня всех святых 1437 года, Карл VII и его армия все еще не вошли в столицу.
Проснувшись в то утро, Франсуа первым делом поздравил себя с хорошей погодой. Светило солнце, что редко случается в День всех святых. Подойдя к окну, Франсуа увидел, что собор залит ярким светом. Значит, скоро свет Севера может вспыхнуть в витражной розе. И тут он вспомнил, что этот день – последний, что сегодня вечером он умрет…
Свет Севера! Входя в собор, чтобы присутствовать на богослужении, Франсуа де Вивре думал только о нем. Ему удалось встать в первом ряду, в самом центре креста, который образовывало пересечение центрального нефа и трансепта, точно между двумя розами, лицом к алтарю. Он стал ждать.
Франсуа чувствовал себя превосходно. Вообще, с тех пор, как он оказался в Париже, у него не было ни малейшего недомогания, ни малейшего признака, предвещавшего неизбежное событие. И все же он не надеялся ни на какую отсрочку: это должно произойти сегодня.
Но старика это больше не заботило. Преградой между ним и смертью оставался свет Севера. Франсуа не помышлял ни о чем другом: ни об отсутствующем Анне, который лишь повиновался его же приказу, ни о том, что сегодня ночью родится дитя Всех святых.
Диана была уже на сносях, Сабина осталась, чтобы помогать ей. В собор с Франсуа пошла только Софи де Понверже. Когда появился епископ в окружении своих священников, старый сеньор улыбнулся своей спутнице. И получил в ответ растроганный взгляд. Софи восхищалась его мужеством.
Ах, при чем тут мужество! То, чего Франсуа ждал всю свою жизнь, должно, наконец, свершиться. Он чувствовал себя жадным, нетерпеливым, как ребенок!
Сегодняшняя служба была исключительной. Изредка – отнюдь не каждый год, – по случаю какого- нибудь большого праздника капитул собора Парижской Богоматери решал достать на свет бесценные реликвии, которыми владел Париж. Вот и сейчас под торжественные песнопения, воскурив ладан, к алтарю принесли в украшенных драгоценными каменьями золотых раках только что доставленные из Сен-Шапель сокровища: частицу Истинного Креста, терновый венец, одеяние и покровы Христовы, губку, пропитанную уксусом на Голгофе, наконечник убившего Его копья и главу Людовика Святого.
Все присутствовавшие опустились на колени – на солому, которой были усыпаны каменные плиты пола. Преклонил колени и Франсуа, несмотря на трудность, которую ему это доставляло. Епископ и священники простерлись ниц. Затем реликвии поместили у подножия алтаря. При звуках торжественного песнопения все поднялись, и месса началась.
Франсуа де Вивре сложил перед собой руки. Солнечный луч, проникавший через южную розу, падал прямо на золотой перстень со львом и ярко сверкал в его рубиновых глазах. Серебряный перстень с волком на левой руке оставался пока в тени, гагатовые глаза зверя спали. Недолго же продлится их сон!
Франсуа бросил взгляд на Софи де Понверже, стоявшую рядом. Брошь на ее груди искрилась тысячей огоньков.
Франсуа было немного стыдно, но ему никак не удавалось сосредоточиться на службе. Даже присутствие наисвятейших реликвий, которые мало кто сподобился видеть хоть раз в жизни, не могло удержать его внимание. Они интересовали Франсуа лишь в связи с тем, чего он ожидал. Бог физически присутствовал под этими сводами. Вот что было залогом высшего воздаяния!
Отвлекшись от алтаря, Франсуа начал попеременно смотреть на обе витражные розы и даже слегка удивился, почему не сделал этого раньше. Южная роза была вся в красных тонах – цвет крови, цвет рыцарства, цвет его отца; а северная восхитительно и гармонично переливалась фиолетовыми оттенками. Фиолетовый был излюбленным цветом его матери. Франсуа словно воочию вновь увидел ее рядом с собой в фиолетовом платье на трибуне Реннского турнира, когда отец вышел на ристалище.
Как же все это очевидно! Свет Юга, насыщенный силой, зноем, – это свет мужчин. Свет Севера, сокровенный, источающий тайну, – свет женщин.
В своей жизни Франсуа немало сражался, и многое отдал стороне отца. Пора теперь матери осветить принадлежавший ей некогда перстень через фиолетовый витраж, обозначить собственного зверя, который символизирует темную половину самого Франсуа.
Месса в честь Дня всех святых шла своим чередом, и Франсуа де Вивре, пристально глядя на свои сложенные руки, с верой ждал свершения чуда. Уже звучали последние молитвы, а все еще ничего не случилось. Наконец, произнеся Ite missa est, епископ вместе со священниками удалился.
Франсуа сначала не понял. Решил, что ошибся. Но потом вдруг почувствовал, как его сердце разбилось. Значит, все кончено и ничего не произошло? Он не мог в это поверить! Не мог.
Франсуа схватил Софи де Понверже за руку с таким отчаянием, что она бросила на него испуганный взгляд.
Но почти сразу же отвернулась и упала на колени. Реликвии покидали собор, чтобы вернуться в Сен-Шапель. Снова раздались песнопения, и священнослужители в пышных ризах подняли золотые раки со ступеней алтаря.
Франсуа поморщился от боли – ему никак не удавалось опуститься на колени, суставы одеревенели, и он напрасно силился согнуть их. Перед ним на плечах носильщиков среди коленопреклоненной паствы проплыла частица Истинного Креста, и только старый сир де Вивре, один во всем гигантском соборе,
