Мир по дороге

мать Кендарат была не совсем права, рассуждая о его наследной любви к студёной водице. Этой любви, как и многому другому, ему пришлось учить себя заново.

Волкодав плыл сквозь тёмную дыру в земле, заполненную водой. Впустить и выпустить тайного гонца, но погубить любого подсыла… Наверняка это решётка. Опускная решётка-гирса, кованая, с толстыми прутьями. Она появится перед пловцом, когда у того уже не останется времени выплыть обратно, когда удушье начнёт требовать одного: вверх, немедленно вверх! – и пальцы подсыла будут всё слабее дёргать скользкие прутья, пока окончательно не обмякнут в воде, колеблемые лишь течением, а изо рта стаями не вырвутся пузыри.

Значит, решётку нужно сломать…

– Слушай, венн, что скажу, – раздался рядом голос, похожий на человеческий.

Волкодав скосил глаза, не желая оглядываться. Слева реяла очень странная птица. У неё был зубастый клюв и чешуи вместо перьев, а зрачки рдели двумя багровыми каплями. Волкодав шарахнулся, потому что упырь метил сесть ему на плечо, но тот лишь знакомо хохотнул:

– Ты уморишь себя безо всякого толку, а я этого не хочу. Тебе перепало слишком мало яда, твоя кровь не станет лекарством!

Волкодав не ответил. Правильное дыхание слишком дорого стоило, чтобы тратить его в пустой болтовне. Он не сбавлял шагу. Скоро появится решётка, и её нужно будет сломать.

Жители Рудой Вежи не захотели оставаться сторонними зрителями. В общинный чертог пришёл сам старейшина, по-нардарски называвшийся большаком.

– Ради Священного Огня, почему ты не даёшь перенести ко… господина и госпожу в лучшие покои? – спросил он Фербака.

Саккаремец неохотно поднял глаза. Иригойен держал у ноздрей молодой женщины пуховое пёрышко, и сотник боялся лишний раз отвести от него взгляд. Он сипло выговорил:

– Лекарка не велела.

– Во имя золы и мокрых углей! Да кто такая эта дочь Гурцата, чтобы её слушать, когда свои лекари ждут за дверьми? – удивился старейшина.

Вместо Фербака ответил один из охранников:

– Если бы сюда пришли все наши ребята, которых она спасала после боёв, у твоих девок, старейшина, лет пять от женихов не было бы отбою.

Большак чуть не ляпнул, дескать, вот ещё нужда была прививать добрые нардарские яблони саккаремским держидеревом, но по наступившим временам такие речи не казались уместными, и старейшина промолчал.

Он уже велел принести Фербаку и его людям еды и лучшего пива. Всё это так и стояло нетронутое. Охранники не желали даже переменить одежду, грязную и мокрую после бешеной скачки. Глядя на них, рассуждать о преимуществах нардарских телохранителей перед саккаремскими как-то не поворачивался язык.

Потом явились два неприметной внешности человека, бедно одетые, с одинаковыми взглядами хищных куниц.

– Если людям дневного царства трудно что-то достать или сделать для господина и госпожи, шепни нам, – сказали они Фербаку.

Бывший сотник поблагодарил, и двое очень тихо исчезли.

Птичники в Рудой Веже тоже располагались внутри жилого холма. Когда там затеяли подавать голоса первые петухи, люди стали зажигать факелы, обмотанные смолёной паклей, и потянулись с ними наружу.

Волкодав всё не мог отделаться от крылатой чешуйчатой твари.

– Ради кого ты откраиваешь от своей жизни? – лез в уши назойливый голос, липкий, словно болотная жижа. – Я смотрю, ты, каторжник, совсем не знаешь людей… С чего ты взял, будто тебе отплатят добром или хотя бы скажут спасибо? Те, во имя кого ты лезешь из кожи, в свой черёд палец о палец для тебя не ударят… Да остановись уже наконец! Знай, я загодя сделал противоядие. Думаешь, ты один такой