— В смысле?
— В смысле, что я подумал: получится ли у меня без слов кого-нибудь позвать? Например, тебя. Получилось.
— Август, для чистоты эксперимента тебе следовало звать меня так, чтобы я не видела. А то у тебя на лице все написано.
— Правда?
— Ага. У тебя последнее время мимика очень выразительная стала. Тоже упражнялся?
— М-м. Это хорошо или плохо?
— Не знаю. Непривычно.
— Я сам чувствую, что изменился. Стал часто терять самообладание. Даже по пустякам.
— И эксперименты ставишь какие-то нелепые. Август, ты что, веришь в телепатию?
— У человека? Нет, конечно. Делла, мы попали в загадочное и невозможное с точки зрения физики место. Наука не может объяснить того, что тут происходит. Религия может, но неубедительно. Поэтому я не задаюсь вопросами, а просто наблюдаю. Это интересно, увлекательно… Промазал, — удовлетворенно сообщил он. — Артиллерист из меня никудышный, даже автоматика не спасает. Видимо, просто таланта нет… Ага! Одним меньше.
— Самое странное, что я ни капельки не боюсь.
— Я тоже. И даже не нахожу в этом ничего странного. Я не чувствую, чтобы это место было враждебно или хотя бы безразлично. У меня такое ощущение, что оно дружелюбно, только мы говорим на разных языках.
— Хочешь сказать: тут люди гибли из-за недоразумения?
— Не знаю. Ты заметила? Ни одного погибшего корабля пока не догнали.
— Они дальше, наверное.
— Большинство погибало на первой же ловушке. Должно быть скопление мусора. А там — чистота.
— Думаешь, есть какие-то течения, относящие мусор в сторону?
— Думаю, его затягивает внутрь.
— Фу! Невольно вспомнишь, что Куруги называет тоннель Желудком.
— Что ты о нем скажешь?
— Очень неприятный человек. В нем есть детская жестокость. Ребенок играет в куклы, думая, что они неживые и им не больно, значит, можно разломать их, выбросить.
— Я никогда так не думал. Мне казалось, наоборот, куклам больно.
— Ты еще и в куклы играл?
— Конечно. Лет до четырех. У меня кукольный театр был вместо моделятора. Отец запретил давать мне любые генераторы иллюзий, сказал, что я должен работать пальцами, развивать мелкую моторику, иначе вырасту глупым. Поэтому я свои детские сценарии проигрывал на сцене, не мог сохранить и даже известный спектакль всякий раз играл по-новому. В три года у меня появился огромный конструктор, из которого я мог собрать что хотел. И он тоже был физический. А на пятый день рождения мне подарили красную машинку.
— И ты пропал, — улыбнулась я.
— Да, — согласился Август. — Это было именно то, в чем я нуждался.
Он улыбался. Очень наивно, простодушно и доверчиво. А я смотрела и с ужасом понимала: я же влюблена в него! Влюблена давно и прочно. Может, с той самой минуты, когда мы встретились впервые. И все мои эскапады объясняются одним: пытаюсь доказать ему, что не изменилась, что я все та же задорная курсантка, которой он назначил свидание. Я не пришла. Он больше не звал.
— О, еще появились. — Август смотрел в монитор. — Сейчас мы их… Один есть! Там еще два, оставлю Павлову. Ему тоже, наверное, хочется пострелять.
Я никогда не скажу ему, что влюблена. Нехорошо смущать этого наивного ребенка.
Пусть все остается как есть.
