Я знаю, это глупо.
Сейчас я понимаю.
Я не прошу сочувствия. Раньше меня часто жалели, преимущественно медсестры, как молоденькие, еще не научившиеся держать себя в руках, так и сентиментальные мамаши, которые, глядя на меня, сразу представляли, что такое могло случиться с их собственными детьми. Одна медсестричка однажды сказала мне, что чуть не плакала, читая мою историю болезни. Я послал ее куда подальше. И с этим было покончено.
Прямо сейчас я смотрю на свои руки. Я смотрю на пальцы, стучащие по клавиатуре, на неотмывающиеся темно-коричневые пятна, костяшки, желтые от табака, на обкусанные ногти… Трудно поверить, что я тот же самый человек. Неужели это те же руки, которые переворачивали миссис Грининг в постели, которые аккуратно втирали мазь в ее пролежни, умывали ее и причесывали.
— Мы будем у меня в комнате, ма.
— Хорошо, милый, — сказала она, поднося ко рту ложку горячего пюре и проливая соус. — Только не очень шумите.
Стены его комнаты были увешаны афишами модных в начале 90-х рейвов, вроде «Хелтера Скелтера» и «Фантазии». Это глупо, поскольку в те времена, когда это все происходило, мы были еще детьми, но он любил распространяться, как измельчала и коммерциализировалась танцевальная музыка. Думаю, на самом деле он просто хвастался передо мной своим старшим братом, который оставил ему все это барахло после того, как ушел в армию.
Ну, мне, по крайней мере, так кажется.
Он не умничал, просто хотел поговорить о своем брате, и тогда я начинал говорить о своем. Но я это понял только сейчас, когда написал.
Я открыл гардероб и достал ведро с водой и разрезанной бутылкой из-под кока-колы, плававшей в слое пепла. Этим мы с Джейкобом Гринингом тоже занимались вместе. Он порылся в комоде, извлек оттуда все, что осталось от нашей десятифунтовой порции «вонючки», и стал складывать траву в чашечку из фольги.
Я не знаю, может, вы и курили когда-нибудь бонг, но Джейкоба этому научил его брат. Чтобы наверняка с ног валило.
— Скажи, а что ты такого сделал? — спросил он ни с того, ни с сего.
— Ты о чем?
— Ты знаешь о чем.
— О чем?
Он поджег листья, и бутылка медленно поднялась над водой, заполнив камеру густым белым дымом.
— Почему тебя отчислили из младшей школы? Говорят, что ты…
— И что же они говорят?
Он посмотрел прямо на меня. Вроде как испуганно. Потом сказал:
— Ладно, проехали. Давай, ты первый.
Я встал на колени и сделал длинный, глубокий вдох. Наконец мои губы коснулись воды, и я задержал дыхание.
Он сжал мое плечо.
А может, показалось.
Я задержал дыхание.
— Ты знаешь, о чем я, — снова сказал он, на этот раз тише. — Можешь мне рассказать, если хочешь. Честно…
Я задержал дыхание и начал пересказывать ему его разговор с мамой, который случайно подслушал, когда зашел в кухню. Они говорили о самых обычных вещах, о том, что он делал в школе и какие у нее ужасные боли, а потом она сказала кое-что. Она сказала:
— Твой брат сегодня звонил. Говорил, что тяжело ему в тюрьме, Джейки, очень тяжело…
