— Каленая? — мне казалось, что так можно говорить только о железных лентах.
— Это на нашем языке значит «из
Он ткнул пальцем в другую катушку на полке и, усмехнувшись, произнес:
— А эта лента
Рейф находил ехидное словцо для каждого заморского товара, попадавшегося на нашем пути, и я решила его поддразнить, легко перейдя с ним на ты:
— Тебя послушать, так твоя мать — единственная во всем мире, которая умеет делать из шелка что- то путное…
— Никто не сможет лучшее нее свить сетку для волос или изготовить нарядную кружевную ленту. — Рейф повернулся ко мне, и в его карих глазах блеснул вызов.
Мы замерли. Напряженный взгляд Рейфа остановился на моем лице. Я смело встретила этот взгляд и не отвела глаз. В какое-то мгновение показалось, что мы оба перестали дышать. Потом он протянул руку и нежно дотронулся до моей щеки. Его пальцы (а руки у него снова были без перчаток) едва уловимым, неожиданно нежным движением убрали локон, выбившийся у меня из-под чепца.
Я отпрянула назад, лицо мое пылало.
— Ты забываешься, братец! Видно, ваша семья возомнила о себе бог знает что! — воскликнула я.
Он только усмехнулся в ответ:
— А почему бы нам не гордиться? Мы — честные купцы в нескольких поколениях.
— Да что ты говоришь? А я подумала, у тебя в роду сплошные пираты!
Рейф рассмеялся:
— Говорят, что у хорошего купца и у пирата много общего.
Я рассердилась не на шутку. «Неужели он знает, что мои дед и прадед — из бристольских купцов, ходивших по морю в дальние страны и не гнушавшихся обзавестись при случае корсарским патентом?»[85] — подумала я. Но нет, Рейф со знанием дела толковал о лондонских торговцах и их достославных женах:
— Знаете ли вы, мисс, что профессия мастерицы, работающей по шелку, — единственная, которой лондонские жены могут заниматься без разрешения своих мужей? Моя мать сама ведет дело. Она от своего имени приобретает шелка и сейчас заключила договоры с самыми известными итальянскими поставщиками шелка в Англию.
В голосе Рейфа звучала такая гордость за мать, что я не могла больше на него злиться. К тому же мне захотелось уточнить кое-какие детали его рассказа:
— А миссис Пинкни может оставлять прибыль себе? Или ее получает твой отец?
— Отец в дела матери не вмешивается. Он говорит: «Пусть занимается своей торговлей, у нее это отлично выходит».
Мы продолжили наш путь по складу.
— А что твоя мать делает с шелком после того, как она его купила? Она его красит? — спросила я.
Рейф покачал головой:
— Чаще всего шелк-сырец продается уже крашеным. Мама сначала крутит нить, а потом прядет ее. А из нее она сама и женщины, которых она нанимает, делают всякие мелкие изделия: от шнурков и тесьмы до игольного кружева. Ну, это вы уже знаете.
— Тогда расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — поддразнила я его.
Высокие полки со всех сторон окружали нас, словно отгораживая от окружающего мира. Мы свернули за угол и потеряли из виду Эдит, остановившуюся, чтобы получше рассмотреть мотки золототканой тесьмы.
— Что-нибудь, чего вы не знаете… — задумчиво повторил мои слова Рейф, а потом усмехнулся и
