— Он идеальный мужчина. Открытый, заботливый, внимательный. Идет напролом, пока не начинает понимать, что ты на него запала. И тогда он дает деру. Словом, криптонит для ранимых, несчастных женщин. Вроде тебя, — хмурится Мо. — Хотя, честно сказать, ты меня удивила. Я правда не думала, что он относится к этому типу мужиков.
Лив, понурившись, смотрит на кружку с кофе.
— Возможно, я и упомянула Дэвида. Когда показывала Полу картину, — словно оправдываясь, говорит она, и Мо страдальчески закатывает глаза. — Ну, я думала, что лучше ничего не скрывать. Он ведь знает о моем прошлом. Поэтому мне казалось, что все нормально. — Она будто со стороны слышит чуть агрессивные нотки в своем голосе. — По крайней мере, он так сказал.
Мо встает и берет из хлебницы кусок хлеба, складывает пополам, откусывает кусочек.
— Лив, с мужчинами нельзя говорить начистоту. Ни один мужчина не любит, когда ему рассказывают, как хорош был его предшественник, даже покойный. С тем же успехом можно распинаться на тему «Самые большие половые члены, с которыми я имела дело».
— Но я не могу вычеркнуть Дэвида из своего прошлого.
— Да, но он не должен быть твоим настоящим, — хмурится Мо и, поймав сердитый взгляд Лив, добавляет: — Хочешь по-честному? Ты сама себя загнала в угол. Мне кажется, что даже если ты и не говоришь о Дэвиде, то все равно думаешь, как бы завести о нем разговор.
Да, возможно, еще несколько недель назад так оно и было. Но не сейчас. Лив хочется идти дальше. Ей действительно захотелось идти дальше вместе с Полом.
— Ну какое это теперь имеет значение? Я все испортила. Не думаю, что он вернется. — Она делает очередной глоток кофе. — С моей стороны было глупо на что-то рассчитывать.
— Мужчины странные, — кладет ей руку на плечо Мо. — И вообще, надо быть слепым, чтобы не видеть, что ты в полном раздрае. Блин! Все, мне пора. Ладно, отправляйся-ка ты лучше на свою дурацкую пробежку. Я вернусь к трем, позвоню в ресторан и скажу, что заболела, и мы с тобой отведем душу и придумаем какую-нибудь средневековую пытку специально для тупых мужиков, не способных определиться. У меня наверху есть пластилин, из которых я делаю кукол вуду. Можешь найти пока шпажки для канапе? Или шампур? Все, меня нет.
Мо хватает запасной ключ, машет сложенным куском хлеба и, не дав Лив опомниться, убегает.
За предыдущие пять лет КРВ вернула более двухсот сорока произведений искусства владельцам или их наследникам, которые уже и не надеялись увидеть их снова. Пол наслушался рассказов об ужасах войны, по сравнению с которыми все, что он видел в свою бытность в нью-йоркской полиции, казалось чуть ли не детскими шалостями; причем пережившие этот кошмар приводили такие мельчайшие подробности, словно все происходило буквально вчера, а не шестьдесят лет назад. Он видел неподдельную боль, которую свидетели той войны пронесли через года, как драгоценный дар, и которая навеки отпечаталась на их лицах.
Он пожимал руки старушкам, плакавшим от радости при виде небольшого портрета, украденного у их убитых родителей, а притихшие дети и внуки с благоговейным трепетом взирали на давным-давно пропавшую семейную реликвию. Он выдерживал жаркие схватки с директорами крупнейших национальных художественных галерей, а потом кусал от досады губы, когда скульптуры, которые он после упорной борьбы возвращал прежним хозяевам, немедленно выставлялась на продажу. И все же прошедшие пять лет дали ему ощущение, что он сражается на стороне добра, отстаивая соблюдение основополагающих прав. Пол слышал рассказы о чудовищных преступлениях и предательстве, об уничтоженных или перемещенных во время Второй мировой семьях и прекрасно понимал, что жертвы войны до сих пор носят в груди чувство боли и обиды, он ощущал себя важным винтиком в механизме восстановления справедливости.
Но с таким случаем ему еще не приходилось сталкиваться.
— Вот дерьмо, — хмурится Грег. — Просто жесть!
