готовила рождественских обедов, а папа с Кэролайн по-настоящему хорошие кулинары, так что не хочется ударить лицом в грязь, — продолжает лепетать Лив.
«Мне просто надо иметь хоть какую-то перспективу, — вертится у нее на языке. — Иметь возможность спокойно улыбаться и не думать о том, какая лицевая мышца сейчас работает».
Мо смотрит на свои руки, у нее на большом пальце шариковой ручкой записан телефонный номер.
— Угу. Кстати, тут вот какое дело…
— Я прекрасно знаю, что у него всегда полно народу. Поэтому, если он захочет встретить Рождество у себя, это нормально. Ведь поймать такси будет просто невозможно, — натужно улыбается Лив. — Но мы могли бы повеселиться. Думаю, мы смогли бы немного развлечься.
— Лив, это не катит.
— Что?
— Он не придет, — поджимает губы Мо.
— Не понимаю.
Мо тщательно подбирает слова, словно осознавая неотвратимые последствия каждого из них.
— Раник из Боснии. Его родители лишились дома во время войны на Балканах. И твой процесс, все это дерьмо… и его тоже касается. Он… не хочет к тебе приходить. И не хочет ничего с тобой праздновать. Мне очень жаль.
Лив смотрит на нее в упор, фыркает и отодвигает от себя сахарницу.
— Ну да, понятно. Только, Мо, ты на минуточку забыла, что я слишком хорошо тебя знаю.
— Что-что?
— Миссис Святая Простота. Но на сей раз ты меня не проведешь.
Однако Мо и не думает шутить. Она даже не смотрит Лив в глаза. Но поскольку Лив ждет ответа, собирается с духом и говорит:
— Я не во всем согласна с Раником. Хотя, типа, тоже считаю, что ты должна вернуть картину.
— Ты о чем?!
— Послушай, мне по барабану, кому она принадлежит, но ты, Лив, можешь потерять все. И если ты сама не способна этого понять, то со стороны оно виднее. Я читала газеты. У тебя нет шансов. И если продолжишь бороться, останешься без штанов. И ради чего?! Нескольких старых масляных клякс на холсте!
— Я не могу отдать ее просто так.
— Но почему, черт возьми, нет?!
— Потому что им плевать на Софи. Они видят только фунты стерлингов.
— Лив, ради всего святого, это же просто картина!
— Нет, это не просто картина! Ее предали близкие. Ее бросили! И у меня, кроме нее, больше ничего не осталось.
— Ты что, серьезно? Я бы не отказалась иметь это твое ничего.
Они смотрят друг на друга и поспешно отводят глаза. Лив чувствует, что у нее краснеет шея.
Мо делает глубокий вдох и наклоняется вперед:
— Насколько я понимаю, здесь вопрос о доверии. И ты влезла в эту историю в том числе из-за Пола. Но пора остановиться. И если честно, никто, кроме меня, тебе об этом не скажет.
— Что ж, спасибо большое. Я буду вспоминать об этом всякий раз, когда придется открывать треклятую утреннюю почту с новой порцией ненависти или показывать свой дом очередному незнакомцу.
Они обмениваются холодными взглядами. Возникшая за столом тишина говорит сама за себя. Рот Мо упрямо сжат, словно она пытается сдержать чертову уйму слов.
— Ну ладно, — наконец произносит она. — А еще я хочу сказать, коли уж
