Пол потягивает бурбон и напряженно думает.
— Мисс Эндрюс, а ваша мать сохранила свои блокноты? Репортерские блокноты?
— Я действительно привезла их из Барселоны, — поднимает глаза Марианна Эндрюс. — Но боюсь, что большую часть уже выкинула. Их подчистую съели термиты. Одну из высушенных голов тоже. Издержки моего непродолжительного замужества во Флориде. Хотя… — Она встает, помогая себе сохранить равновесие руками. — Ты навел меня на мысль. В чулане в коридоре до сих пор хранятся ее личные журналы.
— Личные журналы?
— Дневники. Что-то в этом роде. Мне ужасно хотелось, чтобы кто-нибудь написал ее биографию. У нее ведь была такая яркая жизнь! Может, кто-то из моих внуков. Я почти уверена, что там еще есть коробка с вырезками и дневники. Сейчас найду ключ и пойдем посмотрим.
Пол идет за Марианной Эндрюс в общий коридор. Тяжело дыша, она спускается вниз на два пролета, где лестница уже не покрыта ковром, а на стенах сплошняком висят велосипеды.
— Квартирки здесь маленькие, — пока Пол открывает пожарный выход, объясняет Марианна Эндрюс. — Поэтому некоторые жильцы арендуют свободные чуланы смотрителя здания. Они у нас на вес золота. В прошлом году мистер Чуа из соседней квартиры предлагал мне четыреста фунтов за то, чтобы я уступила ему чулан. Четыреста фунтов! Я обещала подумать, если он утроит сумму.
Они подходят к высокой синей двери. Марианна Эндрюс, что-то бормоча себе под нос, перебирает ключи на связке, пока не находит нужный.
— Здесь, — говорит она, нажимая на выключатель.
В тусклом свете единственной лампочки возникает большой темный чулан. Вдоль стены тянутся металлические стеллажи, пол заставлен картонными коробками, стопками книг, среди которых торчит старомодная лампа. Пахнет старыми газетами и пчелиным воском.
— Давно пора навести здесь порядок, — морща нос, вздыхает Марианна Эндрюс, — но как-то все руки не доходят.
— Помочь вам достать что-нибудь сверху?
— Знаешь что, дружок? — зябко ежится Марианна. — Не возражаешь, если я тебя оставлю? Копайся себе на здоровье. У меня от этой пыли астма разыгралась. Здесь нет ничего ценного. Потом запрешь дверь и кликнешь меня, если найдешь что интересное. Ой, и если увидишь такую зеленовато-голубую сумочку с золотой застежкой, прихвати ее наверх. А то я ее уже обыскалась.
Пол целый час сидит в захламленном чулане, складывая заинтересовавшие его коробки вдоль стены плохо освещенного коридора. Попадаются пожелтевшие газеты за 1941 год с оборванными углами. Крошечная комнатка без окон будто Тардис — машина времени. По мере того как чулан пустеет, все его богатства — чемоданы, набитые старыми картами, глобус, шляпные картонки, траченные молью шубы, высушенная голова, скалящаяся на Пола четырьмя огромными зубами, — все больше загромождают коридор. Пол все складывает вдоль стены, прикрывая от пыли голову гобеленовой наволочкой от диванной подушки. Лицо и руки все в пыли. Журналы с моделями юбок «Новый взгляд» от Кристиана Диора, фотографии с коронации, катушки магнитофонных пленок. Пол все вытаскивает наружу и кладет на пол. Он уже насквозь пропылился, а глаза как песком засыпаны. Находит кипу блокнотов, на обложке, слава те господи, стоят даты: 1968, ноябрь 1969, 1971. Он читает о бедственном положении бастующих пожарных в Нью-Джерси, о судебных процессах, связанных с именем президента. На полях кое-где имеются небрежно накорябанные пометки: «Дин! Танцы в пятницу в 19:00» или «Сказать Майку, что звонил Фрэнки». Но ничего относящегося к военному времени или картине.
Пол методично перебирает содержимое каждой коробки, перелистывает каждую книгу, просматривает каждую папку с бумагами. Он перетряхивает каждую картонку, а потом аккуратно кладет все на место. Древний стереофонический проигрыватель, две коробки старых книг, шляпная картонка с сувенирами. Вот уже одиннадцать часов дня, двенадцать, половина первого. Пол смотрит на часы, понимая, что дело абсолютно безнадежное. Ловить здесь нечего.
