– Тот сеорда, что приехал с Аль-Мирной, похоже, тоже не испытывает особого уважения к нашим обычаям. Быть может, с его точки зрения, это мы – дикари.
– Ты придаешь слишком большое значение его словам. Орден принадлежит Вере, и не таким, как он, судить о Вере. Хотя, должен признаться, мне любопытно, для чего владыка башни привел его поглазеть на нас.
– Думаю, он пришел не за этим. Подозреваю, у него какое-то дело к аспекту.
Каэнис пристально взглянул на Ваэлина.
– Дело? Да о чем они могут говорить между собой?
– Нельзя же оставаться совершенно глухим к миру за стенами, Каэнис. Владыка битв оставил свой пост, первый министр казнен. И вот теперь владыка цитадели явился на юг. Наверное, это что-нибудь да значит.
– В Королевстве всегда что-нибудь да происходило. Вот почему наша история так богата преданиями.
«Преданиями о войне», – подумал Ваэлин.
– Быть может, – продолжал Каэнис, – у Аль-Мирны были другие причины приехать сюда – личные причины.
– Например?
– Он сказал, они с владыкой битв были товарищами. Может быть, он желал лично посмотреть на твои успехи.
«Мой отец прислал его сюда, чтобы он посмотрел на меня? – удивился Ваэлин. – Зачем? Убедиться, что я еще жив? Посмотреть, сильно ли я вытянулся? Подсчитать, сколько на мне шрамов?» Он не без труда сдержал знакомую волну горечи, поднявшуюся в груди. «Зачем ненавидеть чужого человека? У меня нет отца, и ненавидеть мне некого».
Глава третья
На следующее утро всего двое мальчиков получили монеты: обоих сочли либо трусливыми, либо не проявившими должного умения в бою. Ваэлину казалось, что пролитая во время испытания кровь и сломанные кости не стоили подобного результата, но орден никогда не позволял себе усомниться в своих ритуалах: в конце концов, они были частью Веры. Норта оправился быстро, Дентос тоже, а вот глубокому шраму у Баркуса на спине, похоже, предстояло остаться при нем на всю жизнь.
По мере того, как крепчали зимние морозы, их обучение становилось все более специализированным. Уроки фехтования у мастера Соллиса становились все сложнее, и, кроме того, их теперь учили сражаться с алебардой в плотном строю. Их учили ходить строем и совершать перестроения, они отрабатывали множество команд, превращающих группу отдельных бойцов в слаженный боевой отряд. Обучиться этому было непросто, и немало мальчиков отведали розги за то, что путали право и лево или постоянно сбивались с ноги. Потребовалось несколько месяцев тяжелого труда для того, чтобы они наконец начали улавливать суть того, чему их учат, и еще пара месяцев, прежде чем их усилия вроде бы удовлетворили мастеров. И все это время они продолжали заниматься верховой ездой, по большей части по вечерам, в убывающих сумерках. Они подыскали себе свой собственный ипподром: четыре мили по тропе вдоль реки, и назад вокруг внешней стены. Там по пути было достаточно препятствий и неровностей, чтобы выполнить жесткие требования мастера Ренсиаля. Именно во время одного из таких вечерних заездов Ваэлин и познакомился с девочкой.
Он неправильно зашел на прыжок через ствол поваленной березы, и Плюй, со свойственным ему норовом, вздыбился и сбросил его на жесткую мерзлую землю. Ваэлин услышал, как товарищи смеются над ним, уносясь вперед.
– Ах ты, мерзкая кляча! – негодовал Ваэлин, поднимаясь на ноги и потирая ушибленный бок. – Ты
