лепестки их губ, кровь не бежала по венам, просвечивающим под безупречно гладкой, будто мрамор, кожей.
— Они спят. — Голос Тремейна заставил меня вздрогнуть. Он подобрался сквозь цветы бесшумно как туман. — Вот уже тысячу дней, и проспят еще тысячу.
Я коснулась ладонью саркофага светловолосой девушки.
— Так они живы?
— Разумеется, живы, — огрызнулся Тремейн. — Живы, но под заклятием. — Его тень пала на снежно-белое лицо. — Они бредут меж жизнью и туманами по ту сторону, и так будет продолжаться, пока не найдется тот, кто снимет с них это бремя.
— Они выглядят такими молодыми, — произнесла я, не убирая руки с саркофага. Девушка под стеклом лежала совершенно неподвижно, словно механическая кукла, у которой кончился завод. Я не могла отвести глаз от ее неземного лица, полупрозрачных век. — Кто они?
Тремейн шагнул между саркофагами. Цветы там были погнуты и поникли, словно на протоптанной тропинке.
— Стасия, — проговорил он, кладя ладонь рядом с моей над лицом светловолосой девушки. — И Октавия, — качнул он головой в сторону черной. — Королевы Лета и Зимы.
— Королевы? — моргнула я. На вид обеим девушкам было никак не больше моего.
— Именно так. — Здесь, на лилейном поле, Тремейн держался еще более снисходительно, если только это было возможно. — Благая и Неблагая, Доброго Народа и Народа Сумерек — называй, как хочешь. Октавия и Стасия правят Землей Шипов — то есть правили, пока не погрузились в сон и Земля не начала умирать.
Тремейн отнял руку и бросил печальный взгляд на темную девушку, но тут же, словно опомнившись, тряхнул головой и поправил раструбы перчаток.
— Кто проклял их? — спросила я, по-прежнему не спуская глаз с невероятно прекрасного лица. Совершеннее его я ничего не видела, но, приглядевшись, заметила, что красота эта восковая, безжизненная. Королева Стасия была куклой, мертвым манекеном. Я попятилась от нее прочь, топча все новые цветы.
Тремейн, чей взгляд по-прежнему был прикован к королеве с темными волосами, медленно протянул руку и всего на секунду коснулся кончиками пальцев стекла там, где виднелась ее щека.
— Тремейн, — резко бросила я. — Кто это сделал?
— Предатель, — ответил Тремейн.
Его рука скользнула по саркофагу. Он шагнул ко мне и вдруг, неожиданно схватив меня за запястья, рванул на себя, почти притянув к своей широкой груди. О мою левую ключицу звякнул металл, словно под рубашкой у него на месте кожи было что-то вроде латунной пластины. Он наклонился к моему уху, так что я ощутила его дыхание.
— Я стану тем, кто пробудит Октавию, мою госпожу, и остановит постепенный упадок этих земель, Аойфе. Я верну круговорот Лета и Зимы на его должное место — в небо — и не дам Шипам погибнуть на корню.
— Отпусти меня, — проговорила я, когда его пальцы больно впились мне в плечи.
— Кроме тебя, у меня никого не осталось, — прошипел он. — Можешь разыгрывать дурочку, но я-то знаю, что за кровь течет в твоих жилах. Подходишь ты для этого или нет, но ты примешь пост Блюстителя и поможешь мне.
Лицо Тремейна переменилось — на нем больше не было ни ярости, ни насмешки, одно только безумное отчаяние, но оно пугало меня сильнее, чем прежние вспышки холодного гнева.
— Я что сказала! — забилась я в его руках, полная страха и возмущения. — Отпусти меня!
Мой крик отразился от серых холмов. Лилии затрепетали на легком ветерке, зашептали тихонько.
— Мы заключили сделку, дитя, — напомнил Тремейн, оскалившись. — Ты делаешь, что я скажу, и я отвечаю на твой вопрос.
— Этого я делать не стану! — прокричала я, борясь уже всерьез, так что рукав платья треснул у меня
