— А если ты пошел на что-то, то нужно думать о последствиях, верно я говорю? — (Я снова кивнул.) — Черный Ангус, — сказал он, — тебе когда-нибудь хотелось убить человека?
— Не раз.
Это было правдой, хотя теперь я жалею, что не удержал язык за зубами. Я хотел убивать людей, которые были богаче, чем я, красивее, чем я, тех, у кого были красивые женщины, и женщин, которые отвергали мои ухаживания. Я хотел убивать тех, кто отказывался обслуживать меня, когда я напивался; людей, которые не улыбались мне в ответ, когда им улыбался я; людей, фамилии которых громко называли, когда они заходили в отели; людей, которые снимали фильмы в Голливуде, которые владели ранчо, замками и собственными частными армиями. Так что мой ответ был точен.
— И не раз.
Кафферти закивал. Он почти допил виски. Я предчувствовал: что-то должно случиться, должно произойти какое-то насилие, и я был готов к этому или думал, что готов. Робертсоны, казалось, вот-вот то ли взорвутся, то ли схлопнутся. Руки Тэма лежали на кромке стола — он был готов в любую секунду вскочить. И тут дверь открылась. Кто-то с кухни принес нам сэндвичи, что мы заказывали раньше. Копченая лососина и ростбиф. Человек стоял и ждал, когда ему заплатят.
— Ну, давай, Тэм, — спокойно проговорил Кафферти. — Ты сегодня в выигрыше. Заплати ему.
Тэм неохотно отсчитал несколько бумажек и отдал их.
— И чаевые, — сказал Кафферти. Еще одна бумажка перешла в руки официанта, и тот вышел из комнаты. Очень красивый жест. Настала очередь Кафферти сдавать. — Ты сколько проиграл, Черный Ангус?
— Да ерунду, — ответил я.
— Я спросил — сколько.
— Около сорока.
В какой-то момент мой проигрыш доходил до сотни, но две неплохие сдачи, и я немного отыгрался. Кроме того, — в этом не было ни малейших сомнений — лучшие игроки за столом (а под лучшими я имею в виду братьев Робертсон) никак не могли сосредоточиться. В комнате было не жарко, но по бакам у Эка сочился пот, и он постоянно отирал его.
— И ты позволишь им облапошить тебя на сороковку? — словно невзначай спросил Кафферти.
Тэм Робертсон вскочил, при этом стул его перевернулся.
— Ну, хватит, я уже наслушался!
Но Эк поднял стул и усадил брата. Кафферти кончил сдавать и теперь разглядывал свои карты, словно ничего и не произошло. Мясник внезапно поднялся и заявил, что его сейчас вырвет. Он тихонько вышел из комнаты.
— Он не вернется, — сообщил Кафферти.
Я что-то неубедительно промычал о том, что тоже не собираюсь поздно задерживаться. И тут Кафферти обратился ко мне. Я знал, что он многолик, но таким я его еще не видел и не слышал.
— Ты забудешь, что такое рано и что такое поздно, если получишь по яйцам. — Он начал собирать карты, чтобы сдать заново.
Я почувствовал, как кровь хлынула мне в лицо. Он говорил с чувством, близким к отвращению. Я сказал себе, что он просто слишком много выпил. Пьяные часто говорят подобные вещи… ну и в таком роде. Да я и сам не лучше — уж кому-кому, только не мне, обижаться на слова пьяного!
Он сдал заново. Когда настал его черед делать первоначальную ставку, он бросил в банк бумажку, положил карты на стол рубашкой вверх и полез под пояс брюк. Он неизменно носит костюм и всегда выглядит щеголевато. Он говорит, что полиция опасается трогать хорошо одетых людей и, уж конечно, не посмеет избить.
— Им не по себе, когда губится хорошая материя, — сказал он мне. — Скуповатые шотландцы, понимаешь.
Когда он вытащил руку из-за пояса, в ней оказался пистолет. Робертсоны принялись возмущаться, а я просто уставился на оружие. Я и прежде видел пистолеты, но никогда так близко и никогда в подобных
