Выражение смущения на ее лице отразилось в зеркале, когда она осознала, что делает. Тогда, отвернувшись от зеркала, Мегги закрыла глаза, сжала кулаки и произнесла внутреннюю клятву: «Я не позволю навязчивым идеям овладевать мной, никогда. Нет больше Золотого барабана!»
Теперь она чувствовала себя лучше, заметно лучше. После этого можно по-настоящему проводить отпуск, получая удовольствие, давая себе настоящий отдых.
Каждый день после их первой встречи Джеми поджидал ее внизу. Ждал. С ее молчаливого согласия у них возник распорядок проведения времени: поскольку он не открывал зимой магазин до обеда, то и служил утренние часы в качестве экскурсовода по Роаноке Айленду для Мегги. Он показал ей музей на острове, корабль сэра Релая, на котором в гавань города приплывала Елизавета II, сады Елизаветы, где в летнее время ставили драму «Последняя колония». Он возил ее в Хагз Хенд, на гигантскую песчаную дюну Китти Хоук. На следующей неделе он намеревался свозить ее на все маяки Аутер Банкса и в странное, очаровательное место по имени Дак. Но Джеми ничего не сказал о Ванчезе, где жила его семья, и он, кажется, не собирался везти ее туда.
После обеда Мегги оставалась одна, но вечерами она встречала Джеми, когда он в шесть часов закрывал свой книжный магазин, и они шли куда-нибудь поужинать. После ужина они либо бродили пешком, либо катались на его или ее машине. Они гуляли по берегу, при лунном свете, если не было сильного ветра. Наиболее часто они заканчивали вечерние прогулки, возвращаясь в магазин Джеми, где разводили огонь в старинной печи, затем он доставал какую-нибудь особенную книгу и читал ей.
У Джеми был прекрасный голос чтеца, мягкий баритон, но без приторности, и наиболее часто он читал стихи. Он никогда не приглашал ее к себе домой; она даже не знала, где он живет, и хотя иногда удивлялась, но полагала, что так даже лучше. Он редко прикасался к ней, за исключением того, что во время прогулок держал иногда ее под руку, никогда не целовал ее. Но когда он читал ей, в его глазах ясно светилось возбуждение, а голос был подобен ласке.
Во время своего послеобеденного одиночества она чувствовала себя подобно распускающемуся цветку. Она снова начала рисовать, обнаружив, что стремление к творчеству не умерло у нее за девять лет, в течение которых она занималась только коммерческим рисованием. Она работала пастелью, рисуя в большом блокноте с твердыми корками. И то, и другое она купила в магазине во время прогулки с Джеми. Когда затем она посетила магазин одна, то захотела купить еще некоторые принадлежности для рисования: мольберт, подрамники, холст и тюбики масляных красок. Конечно, все это было трудно использовать здесь — не было студии, и ей приходилось работать на улице, на ветру и холоде, так что в этом случае пастель была неплохим компромиссом. Погода стояла хорошая после двух дней дождей, и поэтому каждый день после ланча Мегги выбирала место, садилась на песок или деревянную доску, обломок камня и работала до заката, до сумерек.
Была одна работа, где она пыталась запечатлеть последние минуты светлого дня и ежедневно добавляла штрихи: это был морской пейзаж во время заката. Мегги пыталась передать все оттенки цвета при угасании дня: от золотистого к оранжевому, затем к розовому, а потом к пурпурному и, наконец, темно- красному. Она изобразила низко летящие облака, а внизу, на воде, садящееся солнце. Спустя несколько дней Мегги осознала постепенно, что рисует все это для Джеми. Она подарит ему пейзаж, когда будет уезжать четырнадцатого февраля. Одиннадцатого числа она решила, что картина закончена — картина Джеми, которая становилась произведением любви.
Двенадцатого февраля Мегги вынуждена была остановить работу раньше, чем обычно, и пошла в гостиницу, чтобы переодеться для ужина в ресторане. Накануне вечером Джеми со смущением спросил, есть ли у нее вечернее платье. Ресторан, который он предложил для ужина, можно было посещать только в вечернем платье или в костюме с галстуком, объяснил он ей. К счастью, в последнюю минуту, она бросила в свою сумку платье, на всякий случай. Теперь она была рада, что так поступила.
Мегги редко надевала платье и поэтому, когда приобрела его, то не считала, что удачно вложила деньги. И все-таки это было ее любимое платье: чистой кашемировой выработки, с длинными, спущенными рукавами, с расширяющейся юбкой до середины голени, с мягкими оттенками зеленого, что хорошо гармонировало с цветом ее светло-карих глаз. Хотя она брала его не для какого-то специального случая, но
