находящееся у тебя. Прав ли я, скажи мне, мастер Ли Да-Дао?
– Ты прав, шаман Цаган-Бугой.
– Как прекрасно сознавать собственную правоту… – шаман стукнул древком об плиты. – Мы, по указанию нойона Джихангира, прошли через пустыню, спасли твоих людей, тех, что остались. И это действительно кое-чего стоит. Например, контейнера самоцветов, спрятанных в бункере под Гур-Эмиром. Согласишься ли ты с этим, мастер Ли?
– Да, – хайн достал из складок одежды круглый вытянутый контейнер из светлого металла. – Передай это своему нойону, вместе с моей благодарностью.
– Так просто? – Шаман замер, не дотянувшись до необходимой ему вещи.
– Да. – Маска Ли Да-Дао кивнула в ответ…
Сейчас
– Так просто? – Илья непонимающе уставился на замолчавшего кешайна. – Почему?
– Просто? – Хан хмыкнул. – Мы вышли утром, дождавшись ухода этой самой помощи. Меня везли на повозке, лежащего на животе и спящего. Проснулся я только в передовой крепости, на самой границе пустыни, и разрешил Ли впустить в меня большой самоцвет. Да-Дао вырезал его сразу же после того, как Цаган-Бугой скрылся за барханами, и еле успел. Самоцвет взял надо мной верх.
– Хитрец твой Ли… – криво усмехнулся Илья. – А тебе оно зачем было нужно?
– Тебе сложно понять, – кешайн выглянул в проем наружу. – Как говорил мой погибший друг: Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не быть никогда.
– Это он верно подметил. – Маркитант пошевелился. Ощутимо онемели ноги, пальцы начало стягивать холодом. Смерть кружила рядом, и хорошо, что попался этот вот, в шлеме с маской. Не говорил он давно, ага… так разбалоболился, что аж заслушаешься. – Черт, холодно.
– Мне жаль, что ты уходишь, московит. – Хан вновь оказался рядом. – Скоро закончится действие снадобья, а другого у меня нет. Будет больно. Это не самый хороший конец.
– А это уже ты верно подметил, – невесело усмехнулся Везунчик. – Обещал помочь, помнишь?
– Помню.
Илья замер, заметив руку кешайна, скользнувшую за спину. Умирать было страшно. Очень страшно.
Когда ты выходишь на путь воина, то смерть всегда идет бок о бок с тобой. Она всегда рядом, чуть отставая, и порой напоминая о себе. Иногда она опережает, показывает конец пути, раскрывает весь страх, ждущий впереди. Перестать бояться ее – невозможно. Куда легче привыкнуть, понять и принять. Так становится проще и легче, так не боишься простейших стычек, не опасаешься боли и кого-то, кто захочет доказать тебе свою крутость. Если помнишь о смерти, о той, что всегда летает над полем боя – стать воином легче. Илья знал это давно. Но сейчас ему все равно было страшно.
Хан замер, по-звериному наклонив голову набок. Мягко перетек к пролому в стене, взводя, совершенно бесшумно, курки штуцера. Везунчик проглотил слюну, вцепился мокрыми ладонями в захрустевшую засохшей кровью ткань своей куртки…
Что-то сухо щелкнуло, следом послышался скрежет. Хан зашипел, в стену брызнуло темным, отлетел кусок его наплечника. Штуцер ударил в ответ стрелку за стеной, дуплетом, с двух верхних стволов. Кто-то яростно взвыл. Кешайн развернулся, метнувшись к проему еле державшейся лестничной клетки. Но перед этим…
Метательный нож, выхваченный из-за пояса, со свистом, так четко услышанным замершим Ильей, разрезал воздух. И одновременно из-за стены снова ударил выстрел, вновь зацепивший кешайна по касательной. Рука Хана дрогнула, и клинок вошел в цель не совсем точно. Илья захрипел и завалился на бок, зажимая рукой грудь.
В воздухе еще оседала различимая в рассветном солнце пыль, поднятая Ханом, когда рядом с умирающим маркитантом присела черная тень.
– Кто у нас тут? А, московит… – на маркитанта смотрели два черных глаза, виднеющихся над плотной тканью, закрывающей лицо. – Умираешь?
Женщина, с таким же странным акцентом, как у Хана. Следом за ней в разрушенном здании появилась
