— Глупости. Потанцевать я могу когда угодно.
— Тебе ж это в радость.
— Лучше увижусь с тобой.
— Знаешь, при тебе я стану нервничать.
— Ой, перестань.
— Правда, — сказал он. — Не приходи.
Вышло грубо, и он поспешно добавил:
— Прости. Ей-богу, начну запинаться.
— Ну да, оно нам надо?
— Пожалуйста, не заводись.
Карлотта вздохнула:
— Ладно, извини.
— Проехали. Увидимся после выступления. Выбери какое-нибудь уютное местечко. Сделай для меня, хорошо?
— Конечно.
— Спасибо.
— Легкой дороги.
— Спасибо.
— Артур… — Она помолчала. — Я тебя люблю.
— И я тебя.
Пфефферкорн повесил трубку и заходил по квартире. Одиннадцать вечера. Через десять часов откроются книжные магазины и «Кровавая ночь» вырвется в мир. Днем раздача автографов, вечером в половине восьмого первая публичная читка. А потом запрягайся на три недели. Отдохнуть бы. Но заснуть не удастся, сегодня уж точно. Пфефферкорн включил телевизор. Через полминуты специального репортажа о кризисной ситуации в Злабии выключил и вновь зашагал по квартире.
Пфефферкорн старательно избегал всяких намеков о связи его новой реальности с прошлым. Он запрещал себе об этом думать, боясь того, куда заведут подобные мысли. Грани его личности сформировались в противодействии Биллу. Он считал себя писателем, не пожелавшим жертвовать искусством в угоду материальным благам, — этакий анти-Билл. Но какой смыл противостоять тому, чего не существовало? Было бы убийственно осознать, что всю жизнь тягался с призраком.
Если вдуматься, стоила ли игра свеч? Каков итог? В творчестве ничем особым он себя не проявил. Чем уж он так отличен от Билла, если отбросить его ослиное упорство в том, что они с ним
На верхней полке шкафа стояла коробка со старыми фотографиями, разобрать которые не доходили руки. В отчаянном стремлении отыскать свидетельство своей самости Пфефферкорн вывалил снимки на пол. Присел на корточки и взял черно-белую фотографию: редакция университетского литературного журнала, он, совсем юный, сгорбился за столом. Над головой его табличка:
АРТУР С. ПФЕФФЕРКОРН,
ГЛАВНЫЙ ДИКТАТОР
— хохма Билла, увековечившая его командный стиль руководства. «С чего я взял, что одарен творческой природой?» — думал Пфефферкорн. Мать даже школу не закончила. Отец в жизни не прочел ничего мудренее программы гонок. Да и сам он не отличался усердием в учебе, предпочитая послушать радиотрансляцию бейсбольного матча иль свистнуть сигаретку из кармана отцовского пиджака. Когда случилось превращение? Как стал он тем, кем стал? Прежде он думал, что знает ответ, но теперь все