Если копы решили, что его арестом раскрыли дело, они подвергают ее смертельной опасности… А вдруг ее уже нет в живых? Время ускользало. Пфефферкорн застонал. Казалось, его по горло закопали в песок.
— Уймись, кореш.
Пфефферкорн стиснул кулаки и затих.
Вскоре заныла сирена.
— На шамовку, — сказал уголовник.
В столовой звенело адское эхо голосов и грохота посуды. Пфефферкорн взял поднос и понуро сел в сторонке, скрестив руки на груди. Во что бы то ни стало надо позвонить.
— Не оголодал, что ли?
Сердце Пфефферкорна противно екнуло, когда сокамерник сел напротив.
— Чего накосячил-то?
Пфефферкорн скривился.
— Ничего.
— Ишь ты?
— Нет.
— А чего ж тебя сюда?
— Обвиняют в преступлении, которого я не совершал, — сказал Пфефферкорн.
Бандит заржал:
— Во совпадение! Меня тоже.
Он согнул руку в локте, отчего Дева Мария на его плече похотливо качнула бедрами. Под горлом его дугой шла надпись готическими буквами:
— Чего-то углядел, кореш? — спросил уголовник.
Пфефферкорн отвел взгляд.
— Нет.
Столовка гудела и громыхала.
— Смысл-то сечешь? — спросил бандит.
Пфефферкорн кивнул.
— Ну тогда ладно. — Уголовник встал. — Жри давай.
56
— Пфефферкорн, Деречо! На выход!
— Проснись и пой, кореш.
Пфефферкорн заворочался. Самочувствие кошмарное. Он почти не спал. В соседних камерах всю ночь орали и стучали, и, кроме того, его измучили картины всяких несчастий, какие могли случиться с Карлоттой. Лишь под утро его сморило. Серый свет за прутьями решетки говорил, что рассвело совсем недавно.
— Шевелись!
В коридоре Пфефферкорн и сокамерник встали лицом к стене. Надзиратели их обыскали и повели к лифту.
— Не разговаривать, — сказал конвоир, хотя никто не проронил ни слова.
Во дворе ждал фургон, чтобы ехать в суд. Арестантов приковали к сиденьям. Заурчал мотор, фургон медленно двинулся к воротам. Водитель показал бляху. Подняли шлагбаум. Фургон выехал на улицы Лос- Анджелеса.
