улыбнувшись, Фётор крепко ухватил Пфефферкорна за руку.
— Опоздаем, — сказал он и потащил его к лифту.
78
Пфефферкорн не ожидал, что сохранение угрюмой мины потребует громадных усилий, от которых уже сводило пылавшее лицо. По щиколотку в чавкающем навозе, он долго осматривал козье жилье. Одна деталь, прежде не подмеченная, отвлекала внимание: после пересадки кожи с верхней губы подушечка левого указательного пальца стала абсолютно гладкой. Теоретически можно совершить преступление, не оставив отпечатков, — правда, если совершить его одним пальцем. Мелькнула мысль: кажется, любопытная тема. Только, пожалуй, не для романа, а киносценария. Пфефферкорн вновь сосредоточился на хмурости.
В конце экскурсии он получил прощальный подарок — три пузырька навоза, богатого питательными веществами.
Под деревом на обочине дороги Пфефферкорн и Фётор дожидались возвращения кучера, который отвезет их в город. В иных обстоятельствах запах сена и перезвон бубенцов могли бы навеять покой. Хмурясь, Пфефферкорн отметил внешнее сходство между временным помощником заведующего навозом, проводившим экскурсию, и аудитором-ассистентом Министерства газвыделяющих полутвердых веществ, который накануне осчастливил приемом.
— Двоюродные братья, — сказал Фётор.
Пфефферкорн вскинул брови — настоящие, — удивленный столь откровенным признанием кумовства.
— Мы все друг другу родня. Где родился, там и сгодился, так? — Фётор показал на кайму крутых холмов вкруг Злабской долины, загнавших ее обитателей в тесное соседство: — В свете этого наша печальная история обретает подлинную трагичность. Вредим только себе.
Пфефферкорн хмуро кивнул.
— Я уже говорил, что встреча с новым человеком — редкая почесть. — Фётор потрепал спутника по плечу и не убрал руку, словно угомонял взбалмошного ребенка.
Сердце Пфефферкорна екнуло. Он не успел ничего ответить — на дороге в ленивых клубах пыли возникла тройка. Повозка остановилась, забрала пассажиров. Фётор что-то шепнул вознице и сунул ему пару бумажек. Кучер кивнул. Вместо того чтобы развернуться в сторону города, он щелкнул кнутом, направляя коней прямо.
Пфефферкорн нахмурился, уже неподдельно.
— Куда мы едем?
— До чего ж славный денек, а? — сказал Фётор. — Давайте прогуляемся.
Повозка громыхала вдоль полей в буйстве клевера. Солнце крапило меланхоличные остовы советских тракторов. Все реже встречались подворья, щербатый асфальт сменился бороздами засохшей грязи, а жужжание насекомых стало таким громким, что Фётору приходилось его перекрикивать. Пфефферкорн не слушал. Мысль о превосходящих силах противника и полной собственной безоружности так его тревожила, что временами он забывал хмуриться, но потом, спохватившись, мрачной гримасой опускал устремленные вверх усы.
Подъехали к развилке. Проржавевший указатель извещал, что до разрушенного ядерного реактора — три километра. Кучер свернул на другую, никак не обозначенную дорогу. Пфефферкорн заерзал.
— Уже близко, — сказал Фётор.
Впереди строй деревьев отмечал северную границу леса Лыхабво — зоны, равно запретной для туристов и местных жителей. Приказав остановиться, Фётор сунул вознице еще пару бумажек.
— Идемте. — Он обнял Пфефферкорна за талию и увлек в лес.
