упрямо шла вперед.
Сотни мыслей-мошек рвались в ее мозг, почти разрывая его на части. Она вспоминала, как однажды точно так же брела уже по одиноким, равнодушным и пустым улицам своего родного города.
Она уже убегала один раз. От Алексея. И тогда у нее в груди билось лишь единственное желание - убежать, скрыться, исчезнуть. Только бы он ее не нашел!
А сейчас... Едва передвигая замерзшие ноги, скованная страхом и холодом, Даша думала о том, что она зря убежала. Но возвращаться назад, хотя очень сильно и хотелось, было стыдно. И она, низко опустив голову, поплелась дальше, одинокой фигуркой мелькая в полутьме наступающего утра.
Воспоминания атаковали, наседая на уголки памяти. Вынуждали вспоминать и дрожать от страха.
После смерти Юрки все как-то резко изменилось. Алексей запретил Даше ходить на площадь, не разрешал выходить из дома, больше кричал на нее по пустякам. Он мог сорваться совершенно неожиданно и наорать на девочку просто из-за того, что она попалась ему на глаза. А в середине апреля он вдруг заявил, что они переезжают. Даша противилась, мотала головой, сопротивлялась, и уезжать не хотела.
Хоть она и уговаривала себя не верить и не надеяться на чудо, но внутри горел маленький огонек надежды на то, что дядя Олег может приехать за ней. Она уговаривала себя, ругала, утверждала, что это невозможно, но... все равно ждала и верила. Он вернется, а ее нет на месте. Он же тогда точно уедет! Обидится и уедет назад в Москву. И она больше никогда его не увидит. Что она тогда будет делать? Одна!
И накануне предполагаемого отъезда Даша решилась на побег. Собрала вещи, Юркин подарок на день рождения, который нашла после его смерти под кроватью, немного хлеба и сала, подхватила подмышки Сан Саныча и, когда в доме все затихло, выскочила на улицу с твердым намерением не возвращаться.
Но Алексей нашел ее. Под мостом, где она надеялась от него скрыться. Наверное, ей не следовало его злить. Ведь, когда он ее нашел и насильно привел в дом, наказал за содеянное очень жестко. Избил до такого состояния, что она долго сидеть не могла, не содрогаясь от боли.
На следующий день они уехали, повесив большой увесистый замок на дверь и заколотив окна досками.
Даша не плакала, когда провожала глазами ставший тюрьмой дом, наверное, выплакала уже все слезы, но с грустью, с горечью и обидой смотрела на отдаляющиеся от нее дома соседей. Она не знала, что ждет ее дальше, ей было страшно, но она так и не показала Алексею свой страх.
Они поселились в обшарпанном, почти заброшенном деревянном бараке. Даше отчаянно не нравилось это место, но противиться она не смела, боясь быть наказанной. Убежать она тоже не могла. Да и шанса на побег у нее так и не представилось. Сожитель матери следил почти за каждым ее шагом, в то время как мать, вообще не обращала на нее внимания, словно забыв о том, что у нее есть дочь. И если раньше Даша испытывала к ней жалость, то сейчас, после того, как она не проронила ни слезинки на похоронах сына, девочка стала ее презирать. Она не знала, что это чувство является презрением, но просто смотрела на нее, как на абсолютное ничто, недостойное быть рядом с ней, и отворачивалась от женщины каждый раз, когда ее видела. Она не могла смотреть на человека, который помог Алексею забрать у нее Юрку.
А Алексей внезапно стал за Дашей очень пристально наблюдать, оценивающим взглядом пробегая по тощей фигурке, иногда даже не скрывая своего интереса, и всегда словно над чем-то раздумывал.
Даша не знала, что он затеял, лишь однажды в его разговоре с матерью мелькнула фраза о том, что "Даша поможет им разбогатеть", но девочка тогда не придала ей особого значения,
