валахов и османов, в год 1447 от Рождества Христова, дополненное подробным рассказом о страшных и кровавых событиях, происходивших в Трансильвании в годы правления князя Влада Дракула и его сына, Влада Дракула-Младшего, прозванного Цепешем»
Прочитав это название, папа тяжело вздохнул и бросил взгляд на стопку пожелтевших газет, принесенных по его требованию из архива. То были старые румынские и венгерские газеты с фотографиями расстрелянных Николае и Елены Чаушеску на первых полосах. Кричащий заголовок одной из передовиц гласил: «Антихрист был убит в Рождество!»
«Казнь супругов Чаушеску в Тырговиште сопровождалась католическими молитвами! — утверждалось в статье. — Кроме членов трибунала, судившего „Гения Карпат“ и его жену, при расстреле присутствовали два католических священника, которые прибыли на военную базу в сопровождении солдат спецназа».
Никаких имен. Никаких намеков на принадлежность к тому или иному ордену. Конечно, прошло уже двадцать три года, но в архивах Ватикана ничто не пропадает бесследно. Если только… если только кто-то не уничтожает эту информацию специально.
Похоже, кому-то в Ватикане очень не хотелось предавать гласности имена тех католических священников, что читали когда-то молитвы над мертвыми телами Николае и Елены Чаушеску.
Возможно, этот «кто-то» проник в Серебряный Зверинец и выкрал оттуда фигурку, единственным предназначением которой было защищать своего обладателя от существ, пьющих кровь.
От вампиров.
Бенедикт Шестнадцатый, в миру Йозеф Алоиз Ратцингер, придвинул к себе старинный манускрипт и принялся разбирать выцветшие от времени буквы, написанные более пяти веков назад монахом по имени фра Бернардо.
Глава первая
— Кровь! — прохрипел умирающий рыцарь.
Копье пронзило его насквозь, пробив чешуйчатый панцирь и надетую под него легкую кольчугу персидской работы. Наконечник вошел под ребра и торчал из спины на добрых две ладони, перемазанный кровью и дерьмом из разорванных кишок. Исполинской мощи удар — но даже исполину оказалось не под силу вытащить копье, застрявшее в смятом переплетении стальных колец и посеребренных чешуек. Тогда он просто бросил копье вместе с наколотым на него рыцарем — тот так и остался стоять, ясеневое древко, упиравшееся в рыхлую землю, только согнулось под тяжестью навалившегося на него воина.
Влад подъехал и остановился в нескольких шагах от убитого. Судя по богатому доспеху, это был один из людей польского магната Радзивилла: пан Симон вывел на поле пятьсот конных рыцарей в расшитых золотом шелках и пылавших на солнце шлемах. За спинами у них реяли роскошные плюмажи из фазаньих перьев, а сбруи их боевых коней были украшены серебром и самоцветами.
Теперь перья их плюмажей втоптаны в землю, а кони хрипели в кровавой грязи, пытаясь подняться, — турки бросили против польской тяжелой конницы не солдат, а толпы обычных мужиков с острыми косами, перерубавшими лошадям сухожилия. Лошадей Владу было по-настоящему жаль.
Он обернулся к своим гайдукам: тем явно не терпелось приняться за убитого рыцаря. Панцирь безнадежно испорчен, жаль, но есть ведь еще наколенники, наплечники, щиток, закрывающий шею, шлем, наконец. Кто-то скажет — мародерство, но для этого поляка все уже позади, а у них впереди еще много битв. Может, снятый с убитого шлем спасет кому-нибудь из них жизнь.
Под тяжелым взглядом господина гайдуки опустили головы. Только Мирчо, самый молодой и дерзкий, продолжал нагловато ухмыляться: казалось, еще чуть-чуть, и он подмигнет Владу. Из него, пожалуй, выйдет толк, если воспитывать его как бойцового пса: лупить палкой, но бросать лучшие куски мяса.
— Похоронить, — приказал Влад. — Поляк покинет этот мир таким же нагим, каким в него и пришел. —
