— Я всегда считал, что мы снова будем вместе, — Сильвер.
— Пап, прекрати! — говорит Кейси, ее глаза наливаются слезами.
Он не знает, почему произносит все эти ужасные вещи. Или почему они такие уж ужасные. Что-то изменилось. Где-то в глубине души он догадывается, что пожалеет о сказанном, может, уже жалеет, но что-то определенно изменилось, он не знает, что именно, и совершенно не властен над этим.
— Прости, Кейс. Прости за все. Я был дерьмовым отцом…
— Просто замолчи!
— Может, сделаешь ему укол? — Дениз.
— Пульс стабильный, нет нужды в успокоительных, — Рич.
— Ты слышишь, что он несет?! — Дениз.
Сильвер смотрит на Кейси, и теперь он ощущает собственные горячие слезы, бегущие по щекам.
— Я был тебе нужен, а меня не было рядом. Я хотел, но видеть тебя было так больно. Я бы смотрел на тебя и хотел бы быть снова с вами, но я не мог быть снова с вами, поэтому оказалось легче просто держаться подальше.
— Сильвер, пожалуйста…
— А теперь ты взрослая, и нет уже моей маленькой девочки.
— Все еще есть.
— А теперь ты беременна.
Кейси закрывает глаза, совершенно убитая.
— Папа!
Она назвала меня папой, думает он.
— Что? — Дениз.
Повисает момент восхитительной блаженной тишины, а потом палата взрывается.
Какое-то время все орут и кричат, звучат бессмысленные вопросы и удручающие ответы, вызывающие еще больше криков. Затем, в момент нежданного затишья, Рубен прочищает горло таким манером, что тут же приковывает к себе внимание — изрядное количество времени за кафедрой научает подобным фокусам. В считаные минуты он выпроваживает всех в коридор. Закрывает дверь, придвигает кресло к кровати Сильвера и пристально смотрит на сына с мрачной улыбкой, теребя маленькую черную ермолку таким знакомым движением, что у Сильвера ком встает в его иссохшем горле. Потом он несколько раз кивает — Сильверу, а может, и самому Господу Богу.
— Ну, — произносит он с вымученной улыбкой, — по крайней мере нет никакой драмы.
— Это все моя вина.
— На тебе есть доля ответственности, не спорю, но не сказал бы, что это все твоя вина.
— Все, что у меня было, все, чего я касался… — Сильвер не может закончить мысль. В том, что он говорит с отцом, есть что-то очень волнующее.
— У них тут есть психоаналитики, знаешь ли.
— Папа!
— Просто сказал. Ты сейчас мучительно принимаешь важное решение, может, было бы полезно проговорить это с кем-то.
— Ничего мучительного. Я уже принял решение.
— Ну хорошо — я мучительно пытаюсь принять твое решение.
— Тогда, может, тебе стоит поговорить с кем-нибудь.
Он улыбается. А потом смотрит на сына, по-настоящему смотрит на него, так, как люди почти никогда друг на друга не смотрят, с неприкрытой любовью и тревогой, так, как настоящий отец смотрит на своего ребенка. Сильвер видит сеточку лопнувших сосудов на глазах отца, обвисшую кожу на скулах и нутром ощущает его глубокую усталость. Пятьдесят лет на службе у Господа. Уже всякого дерьма навидался. А теперь еще и это.
— Ты хочешь умереть? — спрашивает Рубен, не подначивая, просто желая понять.
