особняков в колониальном или тюдоровском стиле, вырванными из брака и семьи, но все еще расплачивающимися за нее в прямом и переносном смыслах. Они выплачивают кредиты за дом, в котором их уже не привечают, платят за новый гардероб, стрижки, косметологов и эпиляцию бывших жен, за их членство в спортклубе — за все, что делает подтянутыми, гладкими и упругими тела, которых им уже не коснуться, платят за персональных тренеров, которые, вероятно, имеют их жен, и за адвокатов их жен, которые имеют их самих, и за собственных адвокатов, которые годятся лишь на то, чтобы четкими юридическими терминами объяснить клиентам, что их поимели. Платят за занятия бейсболом и футболом, и уроки фортепиано, и фигурное катание, и карате, и одежду, и частную школу, и логопеда, и репетиторов, и внеклассные программы, и медицинскую страховку Стоя в холле, вы ощущаете, как здание вибрирует от коллективного возбуждения отчаявшихся мужчин, живущих в состоянии непрерывно сдерживаемой паники. Они вечно измотаны, стараются не заглядывать в выписки со счета, реализуют стремительно тающие активы, понимая, что недолго смогут справляться с этим невероятным хаосом, прежде чем все задохнется в миазмах судебного яда и банкротства.
Так, мужчины «Версаля», братья по несчастью, поддерживают друг друга, незаметно, как это заведено между мужчинами, и мелкие непрочные дружбы, питаемые выгодой, тихонько прорастают, как мох в тундре. Они скулят и ноют всем, готовым внимать столь понятным и знакомым жалобам на суды, допотопные законы, чертовых тварей адвокатов и эту непривычную, вынужденную и якобы невыносимую нищету, в которой они все оказались. А когда не скулят, из последних сил пытаются уверовать в то, что это не навсегда, что они еще способны обрести любовь, что мы не умрем в одиночестве и что в ближайшем будущем случится хоть какой-то секс. Но пока они хандрят, злоупотребляют выпивкой и пялятся на девушек неподходящего возраста, ожидая просвета в жизни, гадая, когда же наконец начнет фартить.
Что снова возвращает нас к студенткам.
— Нет, серьезно, ты только погляди на них, — говорит Джек.
Джек хорош собой как раз так, что ему сходят с рук подобные беззастенчиво плотоядные взгляды. Он высок и строен, сложен специально для того, чтобы, развалившись в шезлонге с голым торсом, строить глазки и кокетничать. У него темные жесткие волосы и ямочка на подбородке, как положено супергерою. Они с Сильвером были лишь случайными знакомыми в своих прошлых жизнях, входили в не слишком сплоченный кружок мужей и отцов, связанных не столько настоящей дружбой, сколько дружбой своих жен. А нынче это кружок людей, связанный отсутствием жен. Никто не радовался разводу Сильвера больше Джека, который чуть ли не джигу сплясал прямо в холле, когда тот перебрался в «Версаль».
— Ты пялишься на них, — бурчит Оливер из-под мятой бейсболки, прикрывающей его лицо, — а я здесь посапываю.
Оливеру сильно за пятьдесят, высокий, здоровенный, с обвисшей кожей, усталым взглядом и океаном пива, плещущимся в животе. Он — один из немногих, кому необязательно жить здесь, вообще-то он достаточно богат, чтобы жить где угодно, но ему нравится вот это братство. Он был трижды женат, обзавелся детьми, которые с ним не разговаривают, и внуками, которых он никогда не видел. Оливер на четырнадцать лет старше Сильвера, а Джек — сексуально озабоченный женоненавистник, но каким-то образом — он и при желании уже бы не припомнил как — они стали одной компанией.
И вот они полеживают здесь, каждый день поджариваясь на солнце. Джек — длинный и сухощавый, только сейчас начавший слегка терять форму. Сильвер — поправившийся везде, где можно, как стареющий бейсболист-питчер, ну и Оливер, уже давно обрюзгший, с обвисшим пузом, которое придает его фигуре очертания, смутно напоминающие грушу. Джек и Оливер — как иллюстрация его до и после, сам же он находится где-то посередине, в том самом моменте, с которого все пошло не так.
— Разумеется, есть очевидные факты, — продолжает Джек, игнорируя Оливера. — Анатомические преимущества — это само собой. Но заглянем поглубже. Посмотрите на их глаза, на то, как они двигаются, как смеются. Они излучают эту… неиспорченную сексуальность. Они все еще любят мужчин. Еще по крайней мере тысяча трахов отделяет их от разочаровавшихся, циничных женщин, в которых они неизбежно превратятся.
