восклицаний, но потом передумала: опять перевела острые, проницательные глаза на Джона и прищурилась.
— Подумать только, сын Сюзанны Сандалл! — проговорила она удивленным тоном, с любопытством всматриваясь в него. — Ты уже совсем взрослый.
— Мне семнадцать, — нарушил затянувшуюся паузу юноша.
— И теперь ты будешь готовить брачный пир для той, которая появилась на свет при помощи твоей матушки. — Она немного помолчала и добавила: — Когда ее светлость образумится.
Джон переводил взгляд с главного повара на домоправительницу.
— У миссис Гардинер поручение для тебя, — сообщил Сковелл.
— Нет! — выкрикнула Лукреция.
— Миледи, завет Фримантлов не досужая бабья выдумка, — терпеливо объяснял мистер Паунси. — А клятва, принесенная Богу. Ваш собственный предок заключил соглашение…
— Я прекрасно знаю эту историю.
— В таком случае ваша светлость равно прекрасно осознаёт, какой опасности она подвергает Бакленд своими нынешними… гм… сомнениями…
— …выходить ли замуж за Пирса Кэллока? Да какие тут сомнения, когда меня от него с души воротит!
— Ваш союз угоден его величеству.
— Это воля моего деспотичного отца!
— Он всего лишь хочет, чтобы род Фримантлов продолжался.
Джемма, сидевшая с миской похлебки на верхней ступеньке лестницы, слушала, как за закрытой дверью журчит голос мистера Паунси, то возвышаясь, то понижаясь. Терпеливые уговоры продолжались уже битый час. Потом раздался голос Поул, резкий и строгий. А вот это зря, подумала Джемма. И точно, почти сразу сердитую речь гувернантки прервал громкий стук от падения какого-то тяжелого предмета, и мгновение спустя дверь распахнулась.
— Вон отсюда! — провизжала Лукреция. — Вон, оба!
Раскрасневшийся мистер Паунси быстро зашагал прочь по коридору, за ним посеменила оскорбленная Поул. Джемма с надеждой подняла глаза, но дверь с грохотом захлопнулась.
Она помогла своей госпоже смыть пудру и румяна, сколупнула мушку со щеки. А когда стала снимать с нее тяжелое шелковое платье, Лукреция вдруг разразилась горькими рыданиями, которые, казалось, исходили из самых недр ее существа.
— Ни за что! — прорыдала она. — Никогда!
Джемма уже и не помнила, когда в последний раз видела Лукрецию плачущей. Сейчас, уныло созерцая миску с остывшей похлебкой, она слышала за закрытой дверью треск разрываемой ткани. Простыни? Перед ее мысленным взором возникла связанная из простыней веревка, спущенная из окна в сад. Когда шум прекратился, Джемма поднялась на ноги и тихонько постучалась.
— Люси?
— Убирайтесь прочь.
— Люси, это я, Джемма.
Послышался скрип кресла. Дверь отворилась.
На сундуке лежало обезглавленное туловище. Рядом свешивалась пара ног. Другие истерзанные останки валялись около сундука. Леди Белоножка была разодрана на две части. Леди Курослепа тоже. От Леди Шелковласки остались одни клочья, а от леди Плошечки даже клочьев не осталось. Но самое ужасное было разбросано по полу. Сквозь пелену опилочной пыли Джемма уставилась на изорванные и скомканные листки, исписанные знакомым почерком:
— Ах, Люси!
Джемма торопливо поставила миску на комод и подняла из-под ног обрывок страницы.
