наполнялись чистой водой. Филип и Джон трясли ногами, стряхивая с башмаков вонючую серую жижу, и вновь набрасывались со своими скребками на стопки грязной посуды, изничтожая одну за другой, проворно пересылая миски к лоханям.
Но чем быстрее мальчики работали, тем быстрее прибывали измазанные скользкой овсянкой плошки. Как ни старались они, как ни пыхтели, как ни потели, гора посуды становилась все выше и выше. Скоро она уже нависала над ними и, невзирая на все их усилия, продолжала неумолимо разрастаться вверх и в стороны. В конце концов на столе осталась лишь узкая полоска свободного места, где мальчики торопливо хватали, скребли и скидывали миски в серую воду, покрытую хлопьями пены. Неустойчивая груда грязной посуды грозила в любой момент обрушиться на них. Если трудиться не покладая рук, повторял себе Джон, мы одолеем это дело… Но вскоре в судомойню притащили первые котлы.
Они сдались, впоследствии признал Джон. Они с Филипом продолжали скрести и скоблить, но битва была проиграна: котлы их доконали. Затем в сражение вступил мистер Стоун.
— Не поспеваете, — неодобрительно буркнул он, забирая у Джона скребок. — А ну поправь вон ту стопку, иначе рухнет сейчас.
Старший судомой взялся за работу. Его крупное, неестественно прямое тело ритмично поворачивалось от стола к лоханям и обратно. Он очищал и отталкивал в сторону миски мерными, выверенными движениями. Мужчина словно и не торопился вовсе, однако гора грязной посуды уменьшалась на глазах. Наконец, когда на столе осталась лишь символическая стопка тарелок да десятигалонный соусный котел с бледным ободком жира на стенках, мистер Стоун отступил назад. Филип с Джоном завершили работу и, шатаясь от усталости, вышли в подсобную кухню, чтобы съесть свой завтрак.
— Нужно выбираться из судомойни, — промычал Филип, запихивая в рот ложку холодной овсянки.
— Дальше будет лучше, — сказал Джон.
Но дальше стало хуже.
Ужин обернулся хаотическим кошмаром, в котором плавали клубы душного пара и горы блюд, тарелок, плошек на столе громоздились еще выше. На сей раз мистер Стоун в дело не вмешался. Остальные судомои работали в мрачном молчании, не говоря мальчикам ни слова.
— Просто они знают, что мы здесь долго не задержимся, — с надеждой предположил Филип, когда поздно вечером они брели обратно в кухню.
— Правда твоя. Ты отправишься в Каррборовский работный дом.
Перед ними стоял Коук, в обществе Барлоу и Стаббса. Он глумливо оскалился, когда Джон с Филипом проплелись мимо них, слишком усталые, чтобы отвечать. Мальчики вытащили из-под стола свой тюфяк, но, казалось, они едва успели опустить головы на грубую мешковину и закрыть глаза, как поварешка Сковелла уже заколотила по громадному котлу.
Дни проходили, похожие один на другой: стук посуды, плеск воды, лихорадочное скобление мисок, тарелок и горшков. Филип внес изменения в порядок работы:
— Мы половину времени проводим, бегая друг вокруг друга. Ты стой тут, а я передвину эти тарелки вот сюда…
К удивлению Джона, после этого дело пошло бойчее. Они по-прежнему наспех проглатывали свою пищу в подсобной кухне, а потом падали как подкошенные на пол в судомойне, но теперь ожидали следующего наплыва грязной посуды просто в изнеможении, а не в ужасе, как раньше. В судомойне не происходило ничего, только плескала мутная вода да сновали руки. За работой никто не произносил ни слова — лишь каждые несколько минут раздавалась команда «Слить помои!», да изредка, когда из трубы переставала течь вода, мистер Стоун испускал яростный вопль: «Мотт!» Повернувшись спиной к лоханям, заваленным мисками и котелками, старший судомой решительно отправлялся на поиски садовника. Филип и Джон видели за окошками его башмаки, тяжело топающие по гравию и траве Розового сада. После короткой перебранки с садовником ток воды возобновлялся.
Звон церковного колокола в полдень звал мальчиков к обеду, а вечером возвещал о начале ужина.
