непонятную вздутость на внутренней стороне задней обложки: что-то было засунуто под форзац. Подцепив пальцами уголок, она вытащила сложенную вчетверо бумагу. Какое-то письмо.
Развернув листок, девочка увидела, что он исписан почерком матери, только на сей раз не тщательным, а торопливым, словно ее рука не поспевала за мыслями. Лукреция начала жадно читать, выхватывая глазами отдельные слова и фразы: «Возлюбленный мой, теперь наша радость воистину полна… с моим разрешением от тягости любовь наша станет безмерной… вожделенное прибавление во мне есть прибавление нашего с вами счастья…»
Вожделенное прибавление… Так это же я, догадалась Лукреция, это же маменька обо мне писала. Широко раскрытыми глазами она пожирала строки, в которых ее мать изливала свою радость, что во чреве у нее растет дитя. У Лукреции тоже стеснилось в груди от нахлынувших чувств, и она задалась вопросом, уж не возродилась ли в ней чудесным образом радость давно покойной матери? Наконец она дошла до последних строк.
Пусть ликует весь Бакленд, милорд, ибо грядет мое величайшее счастье. Долина вновь обретет надежную защиту. Посланная нам благодать отведет прочь мертвую длань стародавней клятвы. Да будет древний завет заменен моим! У Вас будет сын, Уильям. Сердце подсказывает мне. У Вас будет сын.
Слова поплыли перед глазами Лукреции. Письмо выскользнуло из рук и упало на пол.
— Пир святого Иосифа? — переспросил Питер Перз. — Никогда о таком не слыхал.
— А тебе и не положено, — грубовато ответил мистер Банс с другого конца стола. — Если сэр Уильям одиннадцать лет кряду не принимает ни единой души, а потом в один прекрасный день просыпается и решает иначе, не нашего ума дело обсуждать волю хозяина. И если он выбирает Гектора Кэллока, которого ненавидит, как самого Сатану, и приглашает его на день святого, о котором я сроду не слыхал, не черни вроде нас задаваться вопросами зачем да почему.
По приказу мастера Джослина несколько слуг отправились к воротам и отодрали доски, которыми те были заколочены. По дому мгновенно разлетелись слухи. Граф приезжает с епископом Каррборо. Нет, с королевским советником. Нет, с самим королем.
С кухонь теперь доносился шум иного рода, похожий на постепенно нарастающий грохот далекой тяжелогруженой подводы. В хозяйственном дворе громоздились кучи мешков и корзин. Шлепая взад-вперед по залитому грязной жижей полу судомойни, Джон слышал глухой стук бочек, перекатываемых по булыжнику, и звон ключей Генри Пейлвика. За четыре дня до праздника святого Иосифа Альф заявил, откидывая со лба рыжие волосы:
— Мое мнение такое, что никто приезжать не собирается. Просто мистеру Паунси взбрело на ум помытарить нас хорошенько.
— Может, никакого графа Форэма и в помине не существует? — предположил Питер Перз.
— О, граф Форэм существует, не сомневайтесь.
В дверях подсобной, привалившись плечом к косяку, стоял сальноволосый мужчина в замызганном горчичном жакете.
— Он здесь, — продолжал незнакомец. — Сэр Гектор, леди Каролина и их возлюбленный сын Пирс. Ну и челядь, разумеется.
— Какая челядь? — спросил Альф, озираясь по сторонам.
Потрепанного вида мужчина взял табурет, уселся в углу у входа и оскалил в ухмылке кривые желтые зубы.
— Пандар Крокетт, к вашим услугам. Повар его светлости. А под челядью я разумею себя самого, горничную да пару-другую малых, которых отскребли от пола в захудалой гостинице и пинками прогнали через ливрейную комнату сэра Гектора. Теперь они зовутся лакеями.
В кухни вносили говяжьи и свиные полоти, уложенные на шесты. По широкому коридору таскали
