поднимутся вверх по реке Янцзы до новой Александрии, заложенной три года назад сатрапом Клавдием. Ты об этом городе, конечно, ничего не знаешь…
Оттуда часть каравана, под охраной гоплитов, двинется по новой дороге в страну Вед. Точнее, их цель лежит дальше. Караван пойдет до Шелкового пути и дальше на запад, до Багдада… Наставник Хасимото считает, что ты можешь отправиться домой. У тебя есть три недели, чтобы обдумать три добрые новости. А теперь — ступай, надо убирать снег!
Я вышла из домика отца-привратника, как пьяная. Для меня не могло существовать выбора. Старый Хасимото оказался прозорлив и мудр, он пришел проститься со мной в последний момент. Мне подарили теплую одежду, кинжал и превосходный наборный меч, которого, я, к несчастью, позже лишилась. Последний раз, по традиции обители, мне коротко обрезали волосы, последний раз я приняла участие в утренней медитации и упражнениях на столбах, с завязанными глазами.
— Прощай. — Хасимото дал мне нужные документы; считалось, что я официально нанята на службу в охрану каравана и даже получаю скромное жалованье. — Ты прожила тут три года, не зная отдыха и праздности, и чему ты научилась у нас?
— Мои знания и умения подобны крошечному зерну, — ответила я. — Но одну вещь я знаю точно — мир един и связан, и нет силы, способной разорвать это единство.
— Очень хорошо, — улыбнулся наставник.
Больше я его не видела.
Спустя несколько томительных дней корабли с желтым кругом Короны на парусах вошли в устье Янцзы. А еще спустя две недели скучного плавания я увидела рукотворные холмы, накаты из огромных бревен и стены из белого камня, вздымавшиеся на сорок локтей и даже выше. Такие города крестьяне Поднебесной не строили.
Это росла очередная Александрия, столица наместника Леонида, который демонстративно не стал устраивать резиденции ни в одной из столиц империи Хин. Впрочем, я с детства знала, что македоняне никогда не размещают своих военных факторий внутри чужих городов.
Мы причалили. Собственно, мы не смогли бы идти дальше, реку перегораживали две высокие триремы, связанные цепями. По бортам, над весельными палубами, возле стрелометов выстроились воины в сверкающей броне. Никто не мог преодолеть речную заставу без уплаты пошлины. Пошлину собирали на берегу два рослых катафракта, с головы до ног закованные в бронзу. Полуголые рабы наполняли мешками чаши громадных весов. Целый ряд подвод, под охраной гоплитов, готовился сбросить товары на склады Македонской империи. Я смотрела во все глаза. Впервые я воочию увидела, как забирают себе свою долю хозяева тверди.
Александрия меня потрясла смешением рас, обилием недоделанных, но помпезных монументов и… толпами слегка пьяных центавров. Еще на пристани я моментально напряглась, памятуя проклятых гандхарва, но торговцы меня успокоили. Оказывается, гордые фессалийцы не имели ничего общего с лесными разбойниками. Они кичились потомственной армейской службой, каждый носил чеканку, посвященную битвам и победам, в которых участвовал, каждый владел в далекой греческой земле наделом земли, плодородными садами и рабами. Эти полукони пользовались уважением самого диадарха Аристофана.
Мне повезло встретить его роскошный выезд. Командующий конницей приветствовал толпу ленивыми взмахами руки, но встречному подразделению центавров он серьезно отсалютовал мечом. Капитан нашего каравана сообщил, что формальности улажены, и завтра на рассвете нас пропустят выше по течению. Торчать на пристани было скучно, навещать хинских крестьян в джунглях я не собиралась, зато всей душой стремилась попасть внутрь македонской крепости.
— Вы можете ходить везде, кроме запертых кварталов, — напутствовал нас капитан. — В любой Александрии помните несколько правил. Не оскорблять память великого Искандера, не высмеивать их богов, не оспаривать их воинскую доблесть.
После долгого плавания мы истосковались по твердой земле. И команда, и купцы, и солдаты. Мы ринулись к распахнутым воротам, и новая столица закружила нас в пляске удовольствий. За стенами
