— Этого не может быть. Капитан никогда не носит сахар с собой. Он всегда берет его у меня.
— Но в тот вечер, Блерио, он пошел в часовню один и взял с собой сахар. Он знает, что болен. Слишком сильное волнение, большой расход энергии могут вызвать у него приступ гипогликемии. Он боялся, что потеряет сознание после убийства Эрбье, и хотел это предотвратить. Как он разрывает обертку? По сторонам? Посредине? А потом? Скатывает ее в шарик? Сминает в комочек? Оставляет как есть? Или складывает? Ведь каждый поступает с бумажными обертками по-своему. Вот вы, например, скатываете обертку в маленький, очень плотный шарик и кладете в передний карман.
— Чтобы не мусорить.
— А он?
— Он вскрывает обертку посредине и отворачивает три уголка.
— А потом?
— Оставляет как есть.
— Верно, Блерио. И Лео, конечно, это знала. Я не прошу вас арестовать вашего капитана. Мы с Вейренком посадим его на заднее сиденье, а вы сядете за руль. Все, что я вас попрошу сделать, — это отвезти нас в жандармерию.
LIII
В кабинете для допросов ордебекской жандармерии Адамберг снял с Эмери веревку и наручники. Он известил о случившемся майора Бурлана, возглавлявшего жандармерию в Лизьё. А Блерио отправил в погреб дома Лео за спрятанными обертками из-под сахара.
— Зря вы сняли с него наручники, — стараясь говорить как можно более ровным голосом, заметила Ретанкур. — Вспомните о бегстве Мо. Стоит допустить малейшую неосмотрительность — и задержанный ударяется в бега.
Адамберг поглядел ей в глаза и увидел в них откровенный иронический вызов. Как и Данглар, Виолетта прекрасно поняла, что произошло с Мо, но решила молчать об этом. Хотя наверняка не одобряла план Адамберга, рискованный и с непредсказуемым результатом.
— Но ведь на этот раз здесь вы, Ретанкур, — с улыбкой ответил Адамберг. — Поэтому нам ничего не грозит. Мы ждем Бурлана, — сказал он, поворачиваясь к Эмери. — Я не правомочен допрашивать тебя в жандармерии, где ты еще числишься офицером. Но перестал быть начальником. Бурлан будет расследовать твое дело в Лизьё.
— Вот и хорошо. Бурлан, по крайней мере, считает нужным придерживаться фактов. А про тебя всем и каждому известно, что ты вечно витаешь в облаках, и в органах правопорядка, будь то жандармерия или полиция, твое мнение и в грош не ставят. Надеюсь, ты это знаешь?
— Так вот почему ты настоял, чтобы я приехал в Ордебек? Или потому, что думал, будто я окажусь сговорчивее твоего коллеги, который и близко не подпустил бы тебя к расследованию?
— Потому что ты ноль, Адамберг. У тебя в голове ничего нет, только туман и слякоть. Ты безграмотное ничтожество, органически неспособное рассуждать.
— Ты хорошо осведомлен.
— Естественно. Это было мое расследование, и я не хотел, чтобы сюда приехал какой-нибудь сообразительный легавый и забрал его у меня. Как только я увидел тебя, сразу понял: все, что о тебе говорят, правда. И я смогу спокойно работать, пока ты будешь блуждать в своих потемках. Ты здесь и пальцем не шевельнул, Адамберг, ты ни черта не сделал, и это может подтвердить каждый. Даже местная пресса. Единственное, что ты сделал, — помешал мне арестовать этого негодяя Иппо. Зачем ты его защищаешь? Тебе самому, по крайней мере, это известно? Очевидно, чтобы не тронули его сестру. Мало того что ты ничего не стоишь как сыщик, так ты еще и сексуально озабоченный. Здесь, в Ордебеке, ты только и делал, что пялился на ее грудь и возился со своим дурацким голубем. Не говоря уже о том, что тобой интересуется отдел собственной безопасности. Они приезжали сюда, прочесывали весь город и что-то вынюхивали. Чем ты тут занимался, Адамберг?
— Подбирал обертки из-под сахара.
Эмери открыл рот, вздохнул и промолчал. Адамберг догадался, что тот хотел сказать: «Идиот несчастный, много толку тебе от этих оберток!»
Ага, значит, на них не будет отпечатков. Девственно чистые бумажки, и больше ничего.
