в такой форме, как абсолютно нормальный человек.
— Вы уже выздоровели, Джон? — осторожно спросила я.
— Да, сестра, — кивнул он. — С самого Рождества не слышу никаких голосов. И теперь живу со своим двоюродным братом. Помогаю ему, собираю дрова для камина и каждый день хожу в церковь.
Он покрепче прижал к себе вязанку дров.
— Джон, неужели вас вылечили? — благоговейным шепотом спросила я. — Неужели это правда?
— Да, сестра. Говорят, это просто чудо.
Но голос его почему-то был печален, звучал как-то подавленно. Он еще раз покрепче перехватил вязанку и поинтересовался:
— А брат Эдмунд, он тоже скоро вернется?
— Увы, этого я не знаю, Джон.
— Он был моим другом.
— Да.
Я уже дрожала от холода. Но только ли от холода?
— Фома Аквинский однажды сказал: «Ничто на свете не ценится больше, чем истинная дружба».
Он опустил голову:
— Спасибо вам, сестра. Буду молить Бога, чтобы Он дал мне еще раз свидеться с братом Эдмундом.
Джон сделал шаг назад и повернулся, чтобы идти. Но снова оглянулся.
— Нам многое нужно простить друг другу, — сказал он напоследок.
Ночь была невыносимо холодной, но я все не заходила в дом: смотрела, как Джон размашистым шагом уходит со своей вязанкой дров, пока он не растворился во мраке, окутавшем Хай-стрит.
53
Епископ Стефан Гардинер вел меня по мосткам через ров, опоясывавший лондонский Тауэр. Когда мы подошли к башне Байворд, его приветствовал начальник стражи.
— Господин епископ, сэр Уильям Кингстон, комендант Тауэра, просит прощения, что не может встретить и приветствовать вас лично, он сейчас допрашивает заключенного.
— Понимаю, — ответил епископ и милостиво кивнул.
Стражники один за другим низко склоняли перед ним головы. Гардинер сейчас был в силе как никогда. Я слышала, что сам король настоял на том, чтобы епископ Винчестерский каждую пятницу во время Великого поста совершал перед ним богослужение. В свободное от церковных служб время Гардинер был занят тем, что преследовал сторонников лютеранской ереси, которые нарушали, как всегда, зыбкую границу между истинным послушанием и злостным заблуждением. Кто знал, как долго будет светить ему звезда удачи? А пока Гардинер вовсю пользовался своим положением.
Идти до Белой башни было недалеко. Мне были хорошо знакомы эти стены, так хорошо, что снились по ночам еще почти три года после того, как я вышла отсюда на свободу.
Гардинер наконец нарушил молчание:
— Есть новости из Гента.
— И какие же, господин епископ?
— Четырнадцатого февраля император Карл со всей армией вошел в город. Зачинщиков бунта арестовали, но мне сообщили, что император не будет слишком строг. Казнят не больше тридцати человек.
Я вспомнила этих горожан, так жаждавших крови на главной площади Гента. Насилие порождает насилие, зло порождает зло.
— Да этот несчастный мятеж следовало задавить в корне, — звенящим от гнева голосом продолжал епископ. — Если люди в государстве не подчиняются монарху и считают, что они могут творить, что им вздумается… Нет, с такими противоестественными
