с мальчиком. Нечего вмешиваться.
Человек в Противогазе, смутившись, снова стал нарезать полоски пластыря.
— Тебе ничего не мерещится, и она
— Ну вот, — сказал Бинг. — Все приладил.
Мэнкс рассмеялся.
— По-моему, чтобы все приладить, нам надо было бы вернуться и обыскать лужайку той женщины, чтобы найти остальные кусочки моего уха.
Лицо у Бинга сморщилось; глаза сузились до щелочек; плечи заходили ходуном в беззвучных рыданиях.
— Но он все-таки брызнул мне чем-то в лицо, — сказал Уэйн. — Чем-то, что пахло как пряники.
— Это просто чтобы ты расслабился. Если бы Бинг использовал свой спрей должным образом, ты бы уже мирно отдыхал. — Мэнкс бросил холодный, полный отвращения взгляд на своего спутника.
Уэйн задумался. Додумать это до конца было все равно что передвинуть по всей комнате тяжелый ящик — требовало множества напряженных усилий.
— Почему же он не дает вам обоим мирно отдыхать? — спросил наконец Уэйн.
— Хм? — сказал Мэнкс. Он смотрел на свою белую шелковую рубашку, теперь запятнанную алой кровью. — Ох. Там, сзади, ты в своей собственной карманной вселенной. Я ничему не позволяю переходить сюда, вперед. — Он тяжело вздохнул. — Эту рубашку ничем не спасти! Чувствую, нам надо объявить о ней минуту молчания. Эта рубашка из шелка фирмы «Риддл МакИнтайр», лучшего изготовителя на Западе вот уже сто лет. Джеральд Форд не носил ничего, кроме рубашек фирмы «Риддл МакИнтайр». Теперь я с тем же успехом мог бы протирать ею детали двигателя. Кровь из шелка никогда не вывести.
— Кровь из шелка никогда не вывести, — прошептал Уэйн. Это заявление казалось ему афоризмом, ощущалось важным фактом.
Мэнкс спокойно рассматривал его с переднего сиденья. Уэйн уставился на него в ответ сквозь пульсацию яркого света и тьмы, как будто облака то открывали, то закрывали солнце. Но сегодня солнца не было, и эта пульсирующая яркость была у него в голове, за глазами. Он находился на самом краю шока, там, где время идет по-другому, двигаясь рывками, застывая на месте, потом снова прыгая вперед.
Уэйн услышал какой-то звук, очень далекий, сердитый, настойчивый вопль. Ему показалось было, что это кто-то кричит, и он вспомнил, как Мэнкс бил его мать своим серебряным молотком, и подумал, что он, может быть, заболел. Но когда этот звук приблизился к ним и усилился, он определил его как полицейскую сирену.
— Она тут как тут, — сказал Мэнкс. — Надо отдать твоей матери должное. Она не медлит, когда дело доходит до того, чтобы причинить мне неприятности.
— Что вы будете делать, когда полиция нас увидит? — спросил Уэйн.
— Не думаю, что они нас побеспокоят. Они едут к твоей матери.
Автомобили перед ними начали прижиматься к обеим сторонам дороги. Строб сине-серебряного света появился на вершине невысокого холма впереди, слетел по склону и помчался к ним. «Призрак» подался к краю дороги и значительно замедлил ход, но не остановился.
Полицейская машина пронеслась мимо них со скоростью почти в шестьдесят миль в час. Уэйн повернул голову, провожая их взглядом. Водитель даже не взглянул на них. Мэнкс ехал дальше. Точнее, автомобиль ехал дальше. Мэнкс так и не коснулся руля. Он опустил щиток и осматривал себя в зеркале.
Чередование яркости и тьмы теперь шло медленнее, как будто теряющее скорость колесо рулетки, когда шарик вот-вот установится на красное или черное. Уэйн все еще не чувствовал настоящего ужаса, оставив его во дворе вместе с матерью. Он поднялся с пола и устроился на диване.
— Вам надо обратиться к врачу, — сказал Уэйн. — Если вы высадите меня где-нибудь в лесу, то сможете поехать к врачу и полечить свое ухо и голову, прежде чем я вернусь в город или кто-нибудь меня найдет.
— Спасибо за заботу, но я предпочитаю не получать медицинскую помощь в наручниках, — сказал Мэнкс. — Мне поможет дорога. В дороге мне всегда становится лучше.
— Вы везете меня в Страну Рождества? — спросил Уэйн. Его голос, казалось, доносился издалека. Он был сонным и глухим.
