они ведь и пальцем не пошевелили.
Так завершил свой рассказ вор из Сент-Этьена.
Двое суток держали нас взаперти по соответствующим корпусам. На работы не выводили. Стражники у наружной двери сменялись каждые два часа, их двое – слева и справа. Между корпусами установили сторожевые посты. Запретили переговариваться и подходить к окнам. Во двор удается заглянуть только через решетку в конце прохода, разделяющего два ряда подвесных коек. С Руаяля на Сен- Жозеф прислали подкрепление. Прием новых пересыльных на острове прекратился – чтоб ни одного со стороны! В корпусах ни одного араба-надсмотрщика. Все взаперти. Время от времени приходится наблюдать, как ведут в карцер голого человека, но уже без угроз и побоев. Багры частенько заглядывают в общую камеру через боковые окна. Стражники у двери не позволяют себе расслабиться – ни присядут, ни прислонят к стене винтовки. Оружие у них всегда наготове…
Мы решили сыграть в покер, разбившись на небольшие группы по пять человек – потихоньку, не собирая толпы и без шума. Маркетти взял скрипку и принялся за сонату Бетховена.
– Хватит пиликать: у нас, надзирателей, траур.
Сложилась донельзя необычная напряженность не только в корпусе, но и во всем лагере. Ни кофе, ни супа. Хлебная пайка утром, тушеная говядина в полдень, тушеная говядина вечером – банка на четверых. Поскольку наш корпус избежал разрушительного шмона, то у нас нашелся и кофе, и было кое-что из продуктов: масло сливочное и растительное, мука и прочее. В других корпусах ничего не осталось. Когда из клозета потянуло дымком и запахло кофе, стражник крикнул нам, чтобы мы прекратили безобразие. В том отхожем месте была устроена небольшая жаровня, где мы варили кофе. Обычно этим делом занимался старый каторжник из Марселя по имени Нистон, готовя его на продажу. У Нистона хватило смелости возразить багру совсем не в духе ситуации:
– Приятель, если ты хочешь, чтобы огонь погас, будь ласков, приди и сделай это сам.
В ответ последовало несколько выстрелов в окно, разметавших и жаровню, и кофе.
Одна пуля угодила Нистону в ногу. Состояние крайнего напряжения и нервозности мгновенно переросло в панику. Мы со страху побросались на пол, думая, что нас собираются всех перестрелять. В тот день начальником караула оказался все тот же Филиссари. Он ворвался к нам, злой, как фурия, в сопровождении четверых надзирателей. Постовой объяснил причину стрельбы, Филиссари грязно обругал его по-корсикански, а тому, не уловившему смысла слов, ничего не оставалось делать, как только повторять:
– Я вас не понимаю. Я вас не понимаю.
Мы снова разбрелись по своим углам и подвесным койкам. Нога Нистона кровоточила.
– Не говорите, что я ранен, – просил Нистон. – Меня могут вывести и там прикончат.
Филиссари прошелся по проходу камеры и остановился у прутьев решетки рядом с Маркетти. Тот переговорил с ним по- корсикански.
– Варите свой кофе, – сказал Филиссари. – Это больше не повторится.
И Филиссари удалился.
Нистону повезло: пуля не застряла в ноге, она прошила икру насквозь и ушла навылет. Мы наложили на ногу жгут, кровь остановилась, затем ногу забинтовали, предварительно обработав рану уксусом.
– Папийон, на выход!
Восемь часов вечера. Уже стемнело. Вызывавший меня надзиратель мне лично не знаком. Должно быть, бретонец.
– Кому я понадобился ночью? Мне нечего там делать.
– Тебя хочет видеть комендант.
– В таком случае пусть сам придет. Так и передайте!
– Отказываешься?
– Да, отказываюсь.
Друзья обступили меня кольцом. Багор разговаривал со мной через закрытую решетчатую дверь. Маркетти подошел к двери и сказал:
– Мы не выпустим Папийона, пока здесь не будет сам комендант.
– Но это комендант вызывает его.
– Скажите ему, чтобы пришел сам.
Через час у двери появились двое молодых надзирателей и вместе с ними араб из дома коменданта, который спас его и предотвратил мятеж.
– Папийон, это я, Мохамед. Я пришел за тобой. Комендант хочет тебя видеть. Он не может прийти сюда.
Маркетти сразу же обратил мое внимание на одну деталь:
