Мотылек

– А это уж мое дело. Но если вы и дальше будете твердить о мятеже, все это выльется наружу и будет доказано, даже если я и исчезну по вашей милости, что на самом деле еще более проявит и без того явное. Итак, вся ответственность лежит на администрации Руаяля, которая выслала этих людей на Сен-Жозеф вместе, а не порознь. Правильным решением было бы послать одного на остров Дьявола, а другого на Сен-Жозеф, хотя, я допускаю, поверить в совершенно дикую историю было очень трудно. Вот почему вам не избежать сурового наказания при условии, что следствие все это обнаружит. Я еще раз повторяю: если вы и дальше будете вести разговоры о мятеже, вы пойдете ко дну – утопите себя собственными словами. Таким образом, если вы принимаете мои условия, то, во-первых, как я уже сказал, жизнь в лагере должна снова войти в нормальное русло – и немедленно, с завтрашнего утра; во-вторых, все люди, содержащиеся в изоляторах по подозрению в соучастии, должны быть немедленно выпущены и не должны подвергаться каким-либо допросам о той роли, какую они играли в мятеже, поскольку никакого мятежа и не было; и в- третьих, Филиссари должен быть переведен на Руаяль сию же минуту: это в интересах его собственной безопасности в первую очередь, поскольку, если не было мятежа, на что списать убийство тех трех человек? И еще потому, что сам Филиссари не лучше ползучего гада и убийцы – он тогда наклал в штаны от страха и готов был убить каждого, в том числе всех из нашего корпуса. И если принимаете эти условия, то я устрою так, что все как один будут объяснять поведение Арно, Отена и Марсо желанием как можно больше насолить лагерю перед тем, как отправиться на тот свет. Предупредить их действия было абсолютно невозможно. Они никому ничего не говорили, поэтому и сообщников у них не было. Каждый будет твердить, что этим парням взбрело в голову покончить с собой таким вот образом, то есть сначала прикончить как можно больше народу, а уж потом самим получить по голове. Они шли на самоубийство. Теперь, с вашего позволения, я пройду на кухню, а вы хорошенько подумайте, прежде чем дать мне ответ.

Я пошел на кухню и закрыл за собой дверь. Мадам Дютен пожала мне руку и угостила кофе с коньяком. Мохамед поинтересовался:

– Ты не замолвил за меня словечко?

– Это дело коменданта. Дал же он тебе карабин? Видимо, собирается выхлопотать тебе прощение.

Крестная мать Лизетты пробормотала:

– Эти люди с Руаяля не на шутку напуганы.

– Ха! Им проще простого сказать, что на Сен-Жозефе произошел мятеж. О нем, видите ли, знали все, кроме вашего мужа.

– Папийон, я все слышала. Насколько я понимаю, вы на нашей стороне.

– Правильно, мадам Дютен.

Дверь открылась.

– Входите, Папийон, – сказал надзиратель.

– Садитесь, Папийон, – предложил комендант Руаяля. – Мы обсудили вопрос и пришли к единодушному заключению, что вы правы: не было никакого мятежа. Трое известных ссыльных решили покончить с собой, но сначала хотели убить как можно больше людей. С завтрашнего дня жизнь войдет в свою обычную колею. Сегодня ночью месье Филиссари переводится на Руаяль. С ним мы сами разберемся, это наша забота, поэтому здесь мы не просим вашего содействия. А в остальном мы надеемся, что вы сдержите свое слово.

– Можете на меня положиться. До свидания.

– Мохамед и вы, двое инспекторов, отведите Папийона в его корпус. Приведите Филиссари: он едет с нами на Руаяль.

На обратном пути я высказал Мохамеду свою надежду, что он покинет остров свободным человеком. Он поблагодарил меня.

– Послушай, а чего багры хотели от тебя? – спросили меня в корпусе. Без обиняков в полной тишине я точно, слово в слово, передал смысл того, что произошло.

– Если кто-то не согласен или хочет возразить против моего способа обращения с баграми, направленного на общее благо, пусть выскажется.

Все ответили, что согласны.

– Ты думаешь, они поверили, что больше никто не был замешан в этом деле?

– Думаю, что нет. Но если им не хочется загреметь на дно, то уж лучше поверить. И если мы не желаем себе неприятностей, нам тоже надо поверить.

На следующий день в семь утра опустели все штрафные изоляторы. А в них было упрятано не менее ста двадцати человек. Никого не погнали на работу, все здания были открыты, а двор заполнился заключенными, свободно расхаживавшими по нему: курили, разговаривали, сидя в тени или на солнце, по собственному усмотрению. Нистона отправили в больницу. Карбоньери сообщил мне, что на дверях восьмидесяти или целой сотни камер-изоляторов уже не красовался ярлык: «Подозревается в соучастии в мятеже».

Оказавшись снова все вместе, мы наконец узнали, что произошло на самом деле. Филиссари убил только одного человека, еще