Я даже разозлился на нее за это неосторожное слово – возница наверняка все слышал.
Подошла наша очередь. Повозка въехала на освещенный участок поста. Я решил сесть. Мне показалось, что лежать будет хуже: могут подумать, что я прячусь. Я сел, прислонясь к задней спинке повозки и уставившись в спины монахинь. Меня было видно сбоку. Соломенная шляпа надвинута на глаза, но не чересчур, не слишком вызывающе.
– Come estan todos por aqui? (Как вы тут поживаете?)
– Muy bien, hermanas. Y como viajan tan tarde? (Хорошо, сестры. Почему так поздно едете?)
– Por una urgencia, por eso no me detengo. Estamos muy apuradas. (По срочному делу, поэтому не хочу задерживаться. Мы спешим.)
– Vayanse con Dios, hermanas. (Поезжайте с Богом, сестры.)
– Gracias, hijos. Que Dios les proteja. (Спасибо, дети. Храни вас Бог.)
– Аминь, – сказал полицейский.
Нас спокойно пропустили, ни о чем не спрашивая. Через сотню метров повозка остановилась, и монахини на некоторое время скрылись в придорожных кустах. Когда ирландка снова оказалась в повозке, я растроганно сказал ей:
– Спасибо, сестра.
– Пустяки. Мы сами так перепугались, что у нас расстроились желудки.
В полночь мы прибыли в монастырь. Высокие стены, огромные двери. Возница поехал ставить лошадей и повозку на место. Трех девочек увели в монастырь. На ступенях монастырского двора разгорелся жаркий спор между двумя монахинями и сестрой- привратницей. Ирландка пояснила, что та не хочет будить настоятельницу, чтобы мне разрешили переночевать в монастыре. Здесь я совершил большую глупость, а следовало бы пошевелить мозгами. Надо было воспользоваться заминкой и уходить в Санта-Марту. До города оставалось всего восемь километров.
Эта ошибка стоила мне семи лет каторжных работ.
Наконец матушку настоятельницу разбудили, и мне предоставили комнату на втором этаже. Из окна виднелись огни города, маяк и огни бакенов на канале. Большое судно медленно выходило из гавани.
Лег спать. С восходом солнца в комнату постучались. Ночью мне приснился кошмарный сон. Лали раздирала себе живот прямо у меня на глазах, и оттуда кусками выпадал наш ребенок.
Я быстро побрился и умылся. Спустился вниз. У нижней ступеньки меня поприветствовала ирландка-монахиня с вымученной улыбкой на лице.
– Доброе утро, Анри. Хорошо ли спали?
– Да, сестра.
– Пройдите, пожалуйста, в приемную матушки настоятельницы. Она желает вас видеть.
Мы вошли. За столом сидела женщина лет пятидесяти или даже старше. Выражение лица злое, если не сказать свирепое. Черные глаза буравили меня насквозь без всякого снисхождения.
– Senor, sabe usted hablar espanol? (Вы говорите по-испански?)
– Muy poco. (Немного.)
– Bueno, la hermana va a servir de interprete. (Хорошо, сестра нам переведет.) Говорят, вы француз?
– Да, матушка.
– Вы убежали из тюрьмы Риоачи?
– Да, матушка.
– Давно?
– Около семи месяцев.
– Где вы были все это время?
– У индейцев.
– Что? У индейцев гуахира? Не верю. Эти дикари никого не пускают в свои земли. Даже ни один миссионер не смог туда попасть, представьте себе. Это не ответ. Где вы были? Говорите правду.
– Я был у индейцев, матушка, и могу это доказать.
– Каким образом?
– Вот этим жемчугом, который они ловят.
Мешочек был пришпилен булавкой к куртке изнутри. Я отстегнул его и передал ей. Она открыла его, и горсть жемчужин высыпалась на стол.
