отлично представляет себе цену и вес каждого сказанного слова, с отточенным искусством использует литоты[23] и делает вид, что с изумлением обнаруживает медийные бомбы замедленного действия, которые сам же по рассеянности обронил по дороге. Через месяц он станет отцом, но это не единственный его способ работать на грядущие поколения: уже сейчас он является одним из тех, кого в любом контексте называют «большим профессионалом», — из тех, кто с бесконечным терпением творит свою собственную мифологию.
3
Камиль аккуратно сложил газету. Ле-Гуэну не понравилось внезапное спокойствие друга.
— Камиль, плюнь, слышишь? — И поскольку Камиль хранил молчание, добавил: — Ты знаешь этого типа?
— Он подходил ко мне вчера, да, — процедил Камиль. — Я его особо не знаю, а вот он, по-моему, знает меня очень неплохо…
— А главное, он, похоже, не очень тебя любит.
— Это как раз мне до лампочки. Нет, что меня тревожит, так это эффект снежного кома. Другие газеты подхватят и…
— И судья вряд ли оценила вчерашнюю вечернюю телепередачу… Дело только началось, а ты уже в центре внимания прессы, понимаешь? Вчера телевидение, и ты во весь экран. Знаю, ты тут ни при чем… а тут еще эта статья…
Ле-Гуэн взял газету и теперь держал ее кончиками пальцев, как икону. Или как кусок дерьма.
— Целая полоса, и какая! С фотографией и прочей мутью…
Камиль посмотрел на Ле-Гуэна.
— Выход один, Камиль, и ты это знаешь не хуже меня: действовать быстро. Очень быстро. В принципе, то, что дело объединили с тем убийством в Трамбле, должно тебе помочь и…
— Ты, вообще-то, его просмотрел, это дело в Трамбле?
Ле-Гуэн почесал обвислую щеку:
— Да, знаю, там все непросто.
— Непросто — это эвфемизм. У нас ничего нет. Просто-таки ничего. Или какая-то малость, и та только еще больше все запутывает. Очевидно, что мы имеем дело с одним и тем же типом, если он действительно один, что тоже не вполне достоверно. В Курбевуа он их насилует вдоль и поперек. В Трамбле не обнаружено никаких признаков изнасилования, ты какое-нибудь сходство улавливаешь, а? В одном случае он разрезает девиц ножом и электродрелью, в другом дает себе труд вымыть внутренности, по крайней мере те, которые оставляет на месте. Ты меня останови, когда обнаружишь аналогии, идет? В Курбевуа…
— Ладно, — сдался Ле-Гуэн. — Сопоставление двух дел, вероятно, напрямую и не поможет.
— Вероятно, не поможет, как ты точно подметил.
— И все же это не означает, что твоя история с книжкой, — Ле-Гуэн перевернул обложкой кверху книгу, название которой решительно не мог запомнить, — этой твоей «Черной Далией»…[24]
— Что ж, у тебя наверняка есть теория получше, — прервал его Камиль. — Сейчас ты мне все разъяснишь, — добавил он, роясь во внутреннем кармане пиджака, — это, должно быть, настоящая бомба. Если не возражаешь, я лучше запишу…
— Кончай свои штучки, Камиль, — сказал Ле-Гуэн.
Оба на несколько секунд замолчали; Ле-Гуэн разглядывал обложку книги, Камиль уставился в наморщенный лоб старого приятеля.
У Ле-Гуэна хватало недостатков, в чем единодушно сходились все его бывшие жены, но глупость в этот список не входила. В свое время он даже считался сыщиком высшего разряда и отличался блистательным интеллектом. Он был примером функционера, которого, согласно принципу Питера,[25] администрация продвигала вверх по служебной лестнице, пока он не достиг точки некомпетентности. Они с Камилем дружили уже много лет. Камиль мучился, глядя, как его старому товарищу навязывают роль руководителя, в которой его талант хиреет. А сам Ле-Гуэн сопротивлялся желанию всплакнуть о былых временах, когда был так увлечен своим делом, что это стоило ему трех браков. Он стал своего рода чемпионом по выплате алиментов. Камиль приписывал рефлексам самозащиты те бесчисленные килограммы, которые Ле-Гуэн набрал за последние годы. С его точки зрения, приятель таким образом пытался уберечься от нового брака и довольствовался тем, что разбирался с прежними, то есть наблюдал, как
