обывателей прямо-таки убеждена, что мы с тобой, как и все остальные государственные люди, — навроде прислуги ихней. Охраняй, де, ихнее добро и сытую житуху! И охраняем! Охраняем!!
«Так и есть, — горько подумалось Фоменко. — Странная штука жизнь. Бились, не жался крови и жизней за свободу, за идеалы демократических преобразований, за равноправие, а пока… Бары и холопы так и остались. Сидим за дэвээровским забором, с завистью поглядывая на остальную Россию. Вроде бы и завидовать там нечему — голод и разор почище нашего, но хоть в самом деле рож этих лоснящихся нету. А может, и есть, да из-за забора не видно?..»
— …Вот я тебе и говорю, что на всей этой волне недовольства существующими порядками, — с жаром продолжал собеседник Дмитрия Ивановича, который со своими невеселыми размышлениями нить разговора чуть было не выпустил, — во всей этой мутной воде, под громкий политический лозунг, как под знамя, можно целую армию построить! И любое насилье оправдать. Грабь, убивай, воруй, наживайся! Открыто и нагло. А как приспичит — кричи, что идейный. Это же совершенно другой окрас! Это же не уголовщина, а политборьба. Не так ли, Дмитрий Иванович? При нашей дэвээровский демократии в депутаты Нарсоба избирать, а не в каталажку урку засовывать!
Впоследствии Дмитрий Иванович Фоменко припомнит эту гневную тираду госполитохрановского начальника. И укорит себя за то, что не придал ей большого значения. Поднадоели уже к тому времени митинговые словеса, а зернышко-то в словах собеседника было. Было зернышко! Проглядел. А ведь еще тогда нарсобовский депутат Бурдинский мутным показался. Сразу стоило покопаться в его занятиях помимо депутатских обязанностей. Может, и не разбежались у старых контрабандных приятелей пути-дорожки-то…
Хотя строить догадки тогда никак у Дмитрия Ивановича не получилось: круговерть текущих, каждодневных забот, новых и новых происшествий и преступлений захлестывала девятым валом. Вот и по бегству из-под стражи мнимого Пугачева — вопрос на вопросе.
Обстоятельства побега действительно ничего сверхъестественного не содержали. И попался тогда действительно Ленков. Убийца китайцев с приисков. И золотого песку Дугарову наобещал отсыпать. Уговорил. Не только выпустить его из-под замка, но и лихим делом вместе заняться.
Но история с вагонной дракой — эпизод знаковый. Это была единственная встреча — лицом к лицу — Ленкова и Фоменко. Один еще не стал главарем самой зловещей читинской банды, другой еще не возглавил борьбу с этим злом. Самые драматические и трагические страницы этой бескомпромиссной схватки были еще впереди.
Глава двенадцатая
Затренькал телефон.
— Фоменко у аппарата.
— Товарищ Фоменко, вас на пять часов вечера вызывает Главный правительственный инспектор.
— Совещание?
— Для личного доклада.
— Понятно, спасибо.
Вызов Главного правительственного инспектора нармилиции ДВР (так правильно называлась должность главного милицейского начальника Республики) удивил. У Николая Ивановича Колесниченко — все по полочкам. Рабочая неделя обычно по часам расписана: когда, куда, с кем, где. Время для доклада начальника железнодорожной милиции — в другое время и в другой день обозначено. Но мало ли, начальству виднее…
Колесниченко молча выслушал доклад о состоянии дел. Потом принялся подробно выяснять самое больное: сколько и почему преступлений не раскрыто в ноябре и за первую половину декабря, нарастает число «висячих» или сокращается?
Дмитрию Ивановичу похвалиться было нечем. К нераскрытым с июня до ноября двум сотням преступных эпизодов на Читинской железной дороге за последние полтора месяца добавилась еще почти что сотня. Конечно, раскрывать стали больше, если сравнивать, но это мало утешало.
Дмитрий Иванович решил, что пора готовиться к очередному разносу на ближайшем совещании, где критика стократ больней бьет по самолюбию, а начальственные слова звучат не упреками — приговором всей проделанной работе.
Громить на совещаниях Колесниченко любил, свои разгромные речи строил умело и грамотно. В нем жил незаурядный аналитик.
